его из созерцания, и Родион принялся растирать затекшие от пут руки, с изумлением разглядывая глубокую бороздку на коже запястий.
– Так завсегда бывает, Родя. У меня руки тоже затекли. Да не сиди ты сиднем, развязывай!
От яростного шепота Артемов наконец-то опомнился и принялся разматывать Пасюка. Узлы пальцам не поддавались, ногти были недавно острижены, а потому он недолго думая пустил в ход зубы, хотя прикасаться ими к липким и вонючим ремешкам было противно.
Измочалил кожу и потянул кончик – вроде бы хорошо пошло. Но запашок стоял такой, что к горлу подступила тошнота, и его неожиданно вырвало гнусной и дурно пахнувшей смесью прямо на спину товарища. Хорошо, хоть лицо успел чуть отвернуть в сторону, и большая масса рвоты загадила и без того грязный пол.
– Ты что творишь, паря! На хрена меня облевывать!
Возмущение Пасюка было воистину безграничным, голос прямо дрожал от едва сдерживаемого негодования. И Родиону повезло, что руки того были еще связаны, иначе схлопотал бы он крепкую плюху.
– Прости, Саныч, я нечаянно!
– Да ладно уж, прощаю. И так я грязный как свинья – и стираться надо, и мыться. В баньку бы…
– Не мечтай. И радуйся, что я отпетушить тебя не дал!
– Что?!
Пасюк чуть ли не подлетел на полу, глаза вылезли из орбит. В другое время Родион бы засмеялся, но сейчас ему было не до смеха. Он сам искренне верил в то, что говорил, настолько красочно было воспоминание об охватившем его тогда ужасе.
– Они тебе прикладом в зубы дали, ты и скопытился! А я одному в харю приложился, завалил суку! Тут они на меня все и набросились скопом! Я бы отбился, да сапоги подвели, поскользнулся…
Родион говорил горячо, глядя, как Пасюк умело растирает свои затекшие руки и ноги, восстанавливая кровообращение. Молчание подъесаула он воспринял на свой счет и решил открыть ему глаза на истинную подоплеку событий.
– Эти краснюки переодетые не спасать нас с тобою приехали! На всю жизнь опозорить хотели, над казаками поизгалятся в честь своего праздничка! – Родион захлебывался от возмущения. – С тебя они штаны сдернули, и один свою елду настраивать начал, а она у него конячья! Подумал еще, что вдудонит он тебе по самую сурепицу, ты копыта враз отбросишь! Я завопил, как мог, они и испугались – на коней нас закинули и повезли! А я сознание потерял и не видел дороги…
– Отпетушить хотели?! Лучше смерть!
Пасюк хватанул себя за задницу пятернею, словно проверяя, состоялся ли над ним акт мужеложства, пока он был без сознания. Проверка, видимо, его не совсем убедила – настолько страшно исказилось лицо подъесаула, что Артемов отшатнулся от него.
Шутить на тему старого анекдота про макакуку и смерть от нее храброго воина, ему сразу расхотелось, и тут он услышал за окошком громкие голоса и скрип снега под ногами.
– Падай быстрее на пол, накинь на себя веревки, замри и ветошью прикинься!
Злой шепот Пасюка
