на воровство.
– Значит, в покер играешь? – солидно поинтересовался Билли, доставая из кармана замусоленную колоду. – Типа нашей свары что ли? Сыграем? – четвертым к ним пристроился Хан, пацан неопределенного возраста с орденской колодкой на засаленной тельняшке и с десантным беретом на седеющих вихрах.
Подходили, еще какие-то люди, но Венедиктина из-за клубов табачного дыма и пьяной мути в глазах даже не пытался их разглядеть. Последней, откуда ни возьмись, возникла падла-Ленка в сопровождении подруги – какой-то абсолютно бесцветной девицы в такой короткой юбке, что в ее сторону даже смотреть было неловко.
Падла-Ленка бесцеремонно протиснулась к столу и самолично набулькала себе полстакана самогонки. Рякин набычился и, раздувая ноздри, просипел:
– Опять? – Ленка смерила его сверкнувшим, словно ятаган, взглядом и демонстративно чокнулась с бесцветной подругой. Венедиктине внезапно поперло, и он взял три банка подряд. Со славкиной самогонки непрерывно хотелось ссать, и когда он в очередной раз возвращался из туалета, в коридоре его подстерегла падла –Ленка с традиционным бабьим:
– Я не хотела! Он меня заставил! – возможно, этой фразой она и хотела ограничиться, но алкогольные пары качнули ее вперед; Венедикт попытался поддержать сексапильную тушку, и она с готовностью повисла на нем, ища жаркими алкогольными губами его губы.
Несколько секунд они целовались взасос, потом из темнотищи коридора возникла долговязая фигура местного секьюрити:
– Это! Вы! Здесь это… Нельзя!
– У кого хрен во лбу растет – тем нельзя! А остальным – можно! – неожиданно звонко выкрикнула Ленка в лицо долговязому, и блудливая парочка опрометью бросилась от него по коридору, хохоча и пиная на бегу двери общежитских 12-метровок. Вломились в венедиктову комнату; задыхаясь от смеха, кинулись на кровать. В перерывах между сеансами погружения одного полового органа в другой Ленка курила, царственно стряхивая пепел в ушную раковину застывшего в целомудренном ужасе лицом к стенке Викторыча. И выбалтывала историю своей подлости и, заодно, славкиной жизни и любви.
Впрочем, на правах однокурсника былых времен, большую часть этой истории Венедиктина знал сам – с того момента, когда Сла-авик, буколически-голубоглазым агнцам в лазурном костюме, скроенным по моде 50-х годов, предстал перед сообществом будущих соратников по вгрызанию в гранит науки – сын директора совхоза (или как они тогда назывались), в связи с чем – медалист сельской школы, лауреат районных олимпиад, и прочая, и прочая.
Дитя природы явно ожидало, что большой и интересный мир распахнет перед ним свои объятия. Но это было ошибкой: оказалось, что мир не большой, не светлый, и с коллаптической скоростью схлопывается до узилища скучных лекций, непрерывной зубрежки в обшарпанной комнатушке студенческой общаги. Все многоцветие Вселенной всего за несколько дней деградировало до двух цветов – серых буден и черных, наполненных
