новые ямки и забрасывая землю на лунки из предыдущего ряда, в которых лежала картофелина. Если она не успевала добежать к мешку с картошкой, насыпать новой в ведро и вернуться, оставляя его перед пустой лункой из предыдущего ряда, то он громко сетовал: «Что так медленно! Ленивая какая! Быстрей работай!» Бегать по распаханной земле в негнущихся резиновых сапогах, таща за собой неподъёмное ведро, было тяжело, и к обеду у неё уже не работала голова – она кидала по 2 картошки в лунку или забывала докинуть, вообще, или тащила ведро с картошкой медленно, получая за каждый промах порцию тумаков от отца. Так, за два дня, они засадили два огорода. Под конец второго дня она была самым счастливым ребёнком на свете.
Но сажать картошку проще чем копать. Когда выкапываешь, нужно наклоняться к каждой лунке, и тщательно высвобождать каждую картофелину от опутавших корней с комьями земли, а под каждым кустом их может быть от трёх до семи. Отец шёл впереди вдоль ряда и выкапывал кусты, отбрасывая их на предыдущий ряд, она шла за ним, таща два ведра, и присаживалась или наклонялась над каждым кустом, выбирая из земли хороший картофель. В процессе нужно было подвергнуть картошку быстрому отбору – мелкую, на семена, в одно ведро, крупную, на еду или продажу, во второе. По мере наполнения, нужно было оттаскивать вёдра в сторону и вываливать картошку в две разные кучки. Вёдра наполнялись достаточно быстро, поэтому приходилось постоянно таскать их туда-сюда. Отец был недоволен, он успевал выкапывать ряд, а она – пройти только треть, он втыкал лопату в землю и возвращался к ней помогать собирать картошку, приговаривая: «Что так копаешься! Смотри, как я быстро! Зачем кидаешь в ведро? Нежнее, отобьёшь, сгниёт!» Когда она жаловалась на усталость или голод, он пытался её успокоить, приговаривая, как вкусно им будет есть картошку, свою, «вкусненькую», всю зиму. Ох, знал бы он, как она ненавидела всю зиму эту картошку, как она каждый раз, видя её на тарелке, вспоминала тот жаркий день конца августа, когда у неё нереально болела спина и она не могла разогнуть её после целого дня работы. Когда под вечер поле заканчивалось, надо было бы радоваться и кричать «Ура!», как велел отец, она не могла. Она знала, что сейчас они пойдут к кучкам выкопанной картошки, начнут собирать её снова в вёдра и засыпать в пыльные холщовые мешки, затем подвязывать их, перекладывать в трактор, отвозить в гараж и только потом, поздно вечером, покрытая пылью с ног до головы, с пересохшими негнущимися пальцами рук и болью в спине, она встанет под тёплый душ в женской раздевалке на работе отца, помоется хозяйственным мылом, укутается в белое вафельное полотенце и по дороге к маминому шкафчику столкнётся с тучной белесой женщиной, работницей комбината, направляющейся голышом в душ, и в её памяти от этого дня отпечатается ещё одно неприятное воспоминание.
На даче тем летом ей также пришлось поработать, в основном, в начале сезона, когда мама была на девятом месяце беременности и не могла поднимать тяжести. Отец заставлял
