голубятник из другого, параллельного мира. Но точек соприкосновения множество. Одна из них – баня. Общественная баня. Пар, веники, шайки. В женское отделение (я уже одета) приходят Вовкина мама и Вовка. Мужчин в доме нет. Вовку безжалостно раздевают догола и ведут мыться. Голый Вовка жалок. Пытается прикрыть свою позорную наготу шайкой. Шайка с грохотом падает, мать дает Вовке подзатыльник, и Вовка исчезает в облаках горячего пара. Наша любовь не прощает позора встречи в женской бане. Мы разлюбляемся.
У кого-то символ разлуки – белая роза. У нас с Вовкой – банная шайка.
Перьевая ручка
Перьевая ручка – это такой стерженек, похожий на карандашик. Стержень кончается блестящим металлическим пером. То есть оно блестящее, пока его не сунешь в чернила. А как сунешь, нужно сразу писать. А если замрешь на секундочку над листом с поднятым пером, то – караул! – клякса. Писать пером надо было в специальных тетрадках в косую линейку, с нажимом, но разным. Тогда одна часть буковки была толще, другая тоньше. Целое искусство. Называлось чистописание. У меня по нему были тройки и даже – о ужас! – двойки. По всем остальным предметам я училась на «пять». Круглость отличницы портило чистописание. Наверное, поэтому я так хорошо помню эту историю.
В тот день в нашем первом классе ничто не предвещало беды. Был прекрасный солнечный зимний день. Наша учительница Валентина Ивановна вошла в класс, довольно улыбаясь.
– Ребята, – сказала она, – наше советское государство делает вам замечательный подарок. Каждый из вас получит новую тетрадку по чистописанию. Теперь вы должны писать в новых тетрадках только на «пять».
Валентина Ивановна пошла по рядам, лично вручая каждому ценный подарок. Я с трепетом взяла в руки тоненькую тетрадку, но, осмотрев со всех сторон, так и не поняла, что в ней особенного. Бледно-сизого цвета бумажная обложка. На обратной стороне текст гимна и правила октябрят. И все же я приняла ее из рук учительницы как высокую награду.
– А сейчас, – продолжила Валентина Ивановна, – мы все красиво и очень аккуратно напишем свои имена и фамилии на обложке.
Класс дружно сунул перья в чернильницы-непроливайки. Я нежно несла наполненное чернилами перо над обложкой тетради, в уме повторяя имя и фамилию. Вот-вот перо заскользит, с красивым нажимом рисуя букву Е. Но рука предательски дрогнула, и огромная клякса шмякнулась прямо в центр обложки. Государственная тетрадь была безнадежно испорчена. Ужас от содеянного был так велик, что меня просто парализовало. Я тупо смотрела на гигантскую кляксу. Что было дальше, помню смутно. Кажется, никто моей кляксы не заметил. Выйдя из школы со спрятанной на груди под фартуком тетрадкой (наивная надежда: вдруг пятно, согретое моим сердцем, исчезнет), я дала волю слезам. Я рыдала всю дорогу домой. И еще дома долго рыдала, положив тетрадку с кляксой на край стола и боясь к ней прикоснуться, словно к ране. Мама застала меня тихо плачущей в углу дивана.
– Вот, –
