сильно и скрипуче. Но другой, слабый, необходимый только при живой беседе, предательски обличал в нем неуверенность. Он изо всех сил ненавидел его.
Догадавшись, что краснощекие встали в два ряда, чтобы спрятать подарок, Авраам заранее натянул усталую улыбку и кивнул, пробормотав что-то в знак благодарности. Спокойное лицо умело скрывало адскую боль, терзавшую его руки. Он держал их за спиной, опасаясь, чтобы кому-нибудь не пришла ужасная идея пожать их.
Говорить начал Алеша, самый молодой сотрудник, которого вытолкали вперед. Остальные смотрели то ли на кресло, то ли на ботинки Авраама и глупо улыбались.
– Мы признательны вам за все годы, что вы проработали с нами, – его голос звучал торжественно-комично, как будто он стоял на табуретке на детском утреннике и читал стихотворение, – И за вклад, который вы внесли в нашу компанию.
Алеша обернулся, чтобы взять из рук стоявшего сзади какую-то коробку.
– А это наш маленький подарок вам. Вы ведь один?
В голове, как цунами, увеличивая мощь, прогремел вопрос "Что-о-о!?".
Воцарилась тишина. Авраам не сразу понял, что все ждут его ответа.
– Один, – растерянно промямлил он, – Живу один.
– Теперь у вас не будет повода грустить! – С этими словами молодой человек протянул ему подарок, и на несколько секунд овации заглушили все посторонние звуки.
Старичок взял из его рук коробку, повертел в руках и поднес к уху. Внутри послышалось шуршание. Все собравшиеся насторожились и задержали дыхание, ожидая, когда он откроет подарок.
"Коробка, коробка… Что же в коробке…" – он вздохнул и добродушно усмехнулся, – "А ну пошли все вон!" – перехватил его ворчание первый голос.
– Спасибо большое, мне очень приятно, – Авраам вежливо кивнул собравшимся и, к их большому разочарованию, поставил коробку на стол, сел в кресло и развернулся к ним спиной.
До этого чувствовавшийся в воздухе праздник сменился тишиной и растерянностью. Поздравлявшие молча разошлись и оставили маленького человечка наедине со своей работой и картонной коробкой.
Авраам старался не обращать внимания на подарок и продолжал с невозмутимым видом сортировать счета, поступившие за текущий месяц. Между тем, где-то в его подсознании светилась маленькая искра, предвкушение чего-то интересного, приятного: вознаграждение за терпение и сдержанность. И чем больше времени проходило, тем более ценным было это предвкушение. Он заставлял себя не думать о подарке и о своем дне рождения, ведь это было признаком неравнодушия и отсутствия дисциплины, которые так часто раздражали его самого.
Все его движения, начиная от взятия из лотка листа бумаги со счетом (делал он это изящно, большим и указательным пальцами левой руки), заканчивая встряхиванием стопки бумаг, куда он определял этот листок, были четкими и плавными. Он не позволял себе ни единого лишнего взмаха, взгляда или мысли, отвлекаясь только тогда, когда нужно было поправить очки, сдвинув их на другой участок переносицы, чтобы они не оставили на коже красной дугообразной отметины. Столь механически отлаженная работа помогала ему забыть об артрите – боль в руках уже не казалась невыносимой, когда он концентрировался только на сухом прикосновении бумаги к пальцам или скольжении шариковой ручки, оставляющей ровный след чернил во время подписи документов.
Его рабочее место было одним из восьмидесяти идентичных лже-кабинетов площадью четыре квадратных метра, огороженных тремя стенами, едва доходившими до подбородка стоящего человека, ростом чуть выше среднего, в огромном общем помещении. Помещение освещалось белыми люминесцентными лампами, провоцирующими скептический настрой и полное отсутствие голода. Температура воздуха казалась еще ниже, несмотря на то, что кондиционер в офисе и так имитировал сухой арктический ветер.
За своим столом Авраам чувствовал себя более или менее защищенным, если не считать отсутствия четвертой стены, а особенно того факта, что он сидел к ней спиной: внутри назревал параноидальный страх, будто кто-то наблюдает за ним. Но тревожнее всего было, когда люди толпились на расстоянии вытянутой руки от его законных четырех квадратов и бог знает почему именно там в полный голос обсуждали рабочие вопросы.
"Неужели они не понимают…" – думал он, – "Эти разговоры невозможно терпеть…" – чем больше он отвлекался от работы, тем явственнее давала знать о себе боль. Он тщетно пытался найти в стопке бумаг счет от нужной компании, но сознание не слушалось его. Мысль то появлялась, то исчезала, было неимоверно трудно ухватить и зафиксировать ее, и поиск превратился в бессмысленное перебирание листов, – "Корпорация… Нет, как же ее… Альянс. Альянс-шмальянс… "Мы достигли рекордного количества откликов". Бла-бла-бла. Отклики, шмотклики – почему я вас слушаю. Разве мне есть дело? Бессмысленная показуха… Корпорация. Нет, не она". Он то возвращался мыслями к поиску счета, то вторил обрывкам разговора
