лишь потому, что старше? По возрастному признаку? Это не логично! Вот если он трудился раньше, принёс пользу обществу, то проявление уважения ещё допустимо. А откуда ты знаешь наверняка, что перед тобой трудящийся в прошлом человек? Да и вообще, ваш мир слишком мягкий, не то, что раньше. Разве он дожил бы до этого возраста лет эдак пятьсот назад? Значит, он в большей степени был бы мёртв, чем жив, а вот ты наоборот. Тогда он в большей степени мертвец, иллюзия, чем ты. И тогда зачем уступать вообще?
– Но также неправильно!
– Для кого? Для тебя? С детства вбитые шаблоны поведения, не более.
– Ну, убийство же зло однозначное!
– Да ладно?! А убийство во имя веры? К Святым, тьфу, причисляют! А во имя Родины? Героем называют! Хотя тоже убийство, по сути, что и любого другого человека. И где ваша мораль?
– Самоубийство! – отчаянно пытался спорить Максим, понимая, что Кавес найдёт, что сказать и в этот раз.
– Ритуальное самоубийство самураев смывает позор, значит, это хорошо, с точки зрения их морали. Да и солдат, подорвавший себя и врагов гранатой, считается героем. А если воевали ещё и против иноверцев? Тогда ещё и святым назовут его! И где ваша мораль? Нет понятий «хорошо» или «плохо», поэтому, соответственно, понятия добра и зла пропадают.
Этот спор, может, и продолжился бы, но с кухни раздался оклик матери, зовущей Максима. Сквозь её улыбку и поздравления чувствовались скорбь и тревога. За окном стояла машина реанимации, а санитары уже не спеша несли тело на носилках. Как позже будет написано в некрологе: «…от инфаркта миокарда скончался многоуважаемый заместитель главы администрации города». День был полон поздравлений со стороны семьи, даже позвонили некоторые одноклассники. Но гнетущее состояние не покидало Максима. Утренний крик и последующий диалог с Кавесом не давали покоя. Желание научиться чувствовать Смерть и бороться с ней было велико, но останавливал страх перед Кавесом, который не раз проявлял жестокость в своих мыслях.
– Ну же, даруй мне немного свободы; обещаю, ты не пожалеешь. Лишь пара безобидных фокусов, не более того. – всё не унимался Кавес, взывая к Максиму.
– Ладно, делай, что нужно, но только не вреди никому. – сдался Максим.
Восприятие изменилось, став более ярким, острым, наполненным жизнью, лишённым серости и уныния. Было ощущение, будто весь мир задрожал, как водная гладь от удара. Тело Максима стало необычайно лёгким, взмыв в воздухе, а его волосы слабо заискрились. Сам же мальчик испытал дикий, неподдельный страх, переходящий в ужас. “Я никогда не вернусь назад?” – пронеслось у него в мыслях.
– Шеер геол! Рааф маор! – властным голосом произнёс Кавес, смотря на пролетающую мимо окна птицу.
В тот же миг её тело мешком повлекло вниз, а следом его разорвало. Мелкие кровавые кусочки плоти, покрытые перьями, разлетелись в разные стороны, испачкав несколько окон. Взгляд Кавеса направился на старое, почти высушенное дерево, стоящее во дворе.
– Шеер геол! Даор кэнар! – с той же властью в голосе произнёс он, и дерево вспыхнуло, словно спичка.
Мир
