рассказывать сотнями. Где только их не носило! И в пещерах каменного века, и в древнем Риме, и по средневековой Испании, и при дворе Наполеона…
– Красивое у тебя имя, – нашелся он наконец.
– Спасибо, – оживилась Анхесенпаамон. – Это в честь царицы. А ты скоро родишься?
Вопрос был дурацкий. Кто ж его знает, скоро ли? Два дня пройдет или двадцать веков? Обычно людей вызывали на рождение неожиданно. Если в программе все сложилось, если подходили нужные сроки, если не вмешивался кто-то посторонний… Если, если, если… Но все же у многих это получалось! Значит, существовала надежда.
Боб ответил тоже по-дурацки:
– Более-менее скоро. Вот только решу пару проблем…
– И я, – подхватила собеседница. – Мне тоже надо кое-что доделать.
На этом, собственно, их разговор закончился, потому что оба внезапно почувствовали угрызения совести от того, что работа простаивает, и поспешили каждый в свой кабинет. Но все равно поболтать было приятно.
ХХХ
В тот день все шло отвратительно. С самого утра беспокоила обстановка в Австро-Венгерской империи: императрица Елизавета, известная всему миру как Сисси, дольше обычного занималась утренним туалетом и грозила нарушить планы Боба. Свои роскошные, длиной до пят, каштановые волосы императрица холила и лелеяла и считала их главным украшением двора, если не страны. На мытье головы у нее уходил, как правило, целый день, на обычную прическу – не менее двух часов. В свите Елизаветы, насчитывающей около тысячи человек, состояли специальные служанки, приставленные заботиться о ее волосах. Пока несколько женщин, вооруженных специальными приспособлениями, наводили красоту на сиятельной головке, Сисси не теряла времени даром: сидя перед большим зеркалом в своих покоях Хофбургского дворца, она читала, изучала иностранные языки и даже писала стихи. Дар стихосложения, прославивший Елизавету среди ее подданных, хоть и был благом, но часто мешал сосредоточиться и вводил в меланхолию. Вот и сейчас мелькнувший в воображении образ чайки полностью переключил внимание поэтессы с урока греческого языка на материю более призрачную.
«Я – как чайка над волнами» – произнесла императрица. – Мятущаяся душа … и море…» – Здесь она застряла, мучительно пытаясь поймать ускользающий образ. Учитель греческого языка, с томиком Гомера в руке, почтительно ждал, замерев за маленьким столиком подле красы и гордости Австро-Венгрии. Императрица повторила строчки про волны, но, видимо, чайка уже улетела, захватив с собой подходящую рифму. Это необыкновенно расстроило Сисси. Она была несчастна в браке с безмерно любящим ее императором Францем Иосифом или предпочитала думать, что несчастна. Действительно, о каком счастье может идти речь, если юную девушку, почти ребенка, выдают замуж в шестнадцать лет, заставив дать клятву, о которой она потом всю жизнь жалеет? Что может дать ей супруг, с головой погруженный в дела своей страны, называющий себя «первым чиновником», что в его понимании означает работать с пяти
