у тебя войско, каназ, – не спеша, потягивая кумыс, сказал Болуш. – А много у тебя городов, крепостей?
– Много, хан. Я их не считал. – Всеволод впервые за время их разговора улыбнулся.
Хан взглянул на сидевшего слева от себя странного старика с бубном в руках, в звериной шкуре и высоком войлочном колпаке, наклонился к нему и что-то горячо зашептал на ухо.
«Колдун! Шаман! – пронеслось в голове Всеволода. – О, Боже! Спаси и сохрани!»
Шаман молча кивал, затем повернулся к хану лицом и громко возгласил:
– Да будет так, о великий и могучий!
– Каназ! – подняв десницу, торжественно произнёс Болуш. – Я не хочу воевать с тобой… Мы пришли сюда… Здесь хорошие пастбища… Зимовья. Мы жили в далёкой стране на восходе солнца, но туда пришёл песок… Мы, кипчаки, ушли от него. Мы будем пасти овец, коней, вы, урусы – делать хлеб. Я – в степи, ты – в своих городах. Кимак, принеси вино. Ромейское, доброе вино. Им скрепим мы нашу дружбу, каназ.
Слуга в войлочном халате поднёс Всеволоду и хану большие чаши, в которых искрилось тёмное красное вино.
«Отраву мог подсыпать!» – в страхе подумал Всеволод, но улыбнулся хану, ничем не выдав своих подозрений.
– По сердцу мне сказанное тобой, – промолвил он. – Вижу, ты великий воитель и великий глава своего племени. Только мудрый человек говорит такие слова. Он – бальзам для моего сердца.
Они чокнулись, расплескивая вино. Всеволод с опаской взглянул на ногти Болуша, чистые и ухоженные. Под ногтем мог быть яд – вот так часто греческие вельможи отравляют своих врагов. Тихонько опустят в чашу горошинку из-под ногтя, и через день-другой, а иногда через седьмицу[136] «друг и союзник» корчится в агонии.
Но у половца как будто яда не было.
На душе у молодого князя понемногу полегчало.
…Вечером, в сумерках, шли обратно по броду. Воевода Иван негромко говорил:
– Не верую в роту[137] половца. Но ведаю одно: боится он нас. Пото[138] и лебезит. А ещё – торки ему мешают. Равно как и нам. Так, верно, княже?
– Думаю, ты прав, – глухо отозвался Всеволод.
Всю ночь до рассвета он беспокойно ворочался на кошмах и не мог уснуть. Ему всё казалось, что к веже его крадутся кочевники, сжимая в руках острые кривые ножи. Он вскакивал, выходил из шатра, вдыхал полной грудью холодный степной воздух. Но всё было спокойно. Мерно нёс свои воды Хорол, журчала вода, мирно горели костры в лагере, мерцали в выси звёзды, белел Млечный Путь.
…Наутро на левом берегу Хорола не было ни одного кипчака. Лишь остатки костров, дымящаяся зола, вытоптанная трава да кучи навоза говорили о том, что ещё вчера здесь хозяйничали дикие орды.
Всеволод понемногу успокоился. Кажется, на первый раз ему сопутствовала удача. И сам невредим, и дружина цела, и пешцы. Он улыбался, с упоением взирая на ярко-голубой купол неба. Высоко-высоко над землёй распростёр крылья степной ястреб. За реку, на полдень
Седьмица – неделя.
Рота – клятва.
Пото (
