это? – рассмеялась Саша.
– Бабай.
– Какой Бабай?
– Ну, это как баба-яга, только мужчина.
Мы так и покатились все со смеху…
Тут из-за угла, как будто случайно, вынырнула Галка Сорочинцева, и вот домой мы уже идем вчетвером. Галка тараторит как сорока и без конца о чем-то спрашивает меня, и я машинально отвечаю, потому что мне как-то неспокойно. Мне не очень слышно, о чем говорят Саша с Валькой, зато безостановочный, заразительный смех Саши слышно хорошо. А я и не знал, что Валька так может смешить. И что он там такое говорит ей? Прямо так и заливается… Я злюсь на Галку, как не злился еще никогда на нее; я знаю, она нарочно тараторит и нарочно заставляет меня без конца отвечать на ее вопросы, чтобы досадить Саше. Выбрав момент, я словно нечаянно оборачиваюсь и вижу вдохновенное лицо Вальки и смеющиеся, счастливые глаза Саши.
На следующее утро, после торжественной части, мы даем во Дворце пионеров концерт.
Неумолимо приближается наш номер… В пирамидах нас участвует семь человек, и все, кроме Говорова, волнуются. «Через три номера», – предупреждают нас. Волнение подступает к горлу… Мы все в белых шелковых майках, белых носках и черных атласных трико. Обычно чувствуешь себя подтянутым, а теперь такое состояние, точно ты натянут как струна. Осторожно выглядываю из-за кулисы. Нахожу глазами Сашу. Вижу только ее.
Вот Женька Матвеев вышел читать свою балладу. «Константин Симонов. Сын артиллериста», – несколько охрипшим голосом объявляет он. Но это ничего, пройдет… голос у него замечательный, пробирает слушателей до озноба…
… А у майора Петрова
Был Ленька, любимый сын,
Без матери, при казарме,
Рос мальчишка один.
Я вслушиваюсь и узнаю строки, от которых хочется плакать, так они отдаются в душе… И снова выглядываю из-за кулисы и вижу настороженный, внимательный ее взгляд… Мне и хорошо и больно. Мне обидно. Я вспомнил, как после торжественной части сегодня я увидел их вдвоем, Сашу и Вальку, в коридоре. Они разговаривали… и не замечали меня, ни Саша, ни Валька. Это показалось мне таким странным! Как будто они нарочно делали вид, что не замечают меня, но в том-то и дело, что не нарочно, а в самом деле не видели меня. И какая-то сила толкала меня не открываться им, и я услышал, как он говорит ей о бабочках, гусеницах, каких-то букашках, – и все это вдруг отдалось во мне странной обидой. Он говорил, а она смотрела на него так, как никогда еще не смотрела на меня, и тут я вспомнил Гену из Алапаевска и как-то горько усмехнулся про себя над Валькой.
«Огонь!» – летели снаряды.
«Огонь!» – заряжай скорей!
По квадрату четыре, десять
Било шесть батарей.
Радио час молчало,
Потом донесся сигнал:
– Молчал: оглушило взрывом,
Бейте, как я сказал.
Я верю, свои снаряды
Не могут тронуть меня.
Немцы бегут, нажмите,
Дайте море огня! —
все читал и читал
