показал Польше ручкой вперед.
Постояли. Посмотрели друг на друга.
– Не хочете, как хочете, сэр. А мы крантуемся…
И все трое, друзья рыжего, отвалили в сторону.
Польша еще постоял, посмотрел, как они уходят. Они, конечно, его не испугались, просто было им не с руки сейчас шуметь, а вот у Польши стучало в висках порядком: трое против одного – это не шутки…
«Подонки…»
Сколько бывало шуму на собраньях в УБР, говорят-говорят о бурении, о цифрах, о планах, о проходке на месяц, и вдруг разговор повернет на общие вопросы, и тут уж самое больное – это детсады, жилье, досуг и вот эти – сброд, которого в городе собиралось немало… Кто работал на буровой, тот знает, что это такое, – буровая. Ад. Тут слабых не бывает. А нефти и газа выкачивают столько, сколько по всей стране не выдают… И вот тут-то и есть самое больное место: в городе, который гремит на весь мир, позволяют собираться всей этой «рвани». Даже больше – сюда их гонят, высылают – на «перевоспитание», а они тут – мат, пьянки, угрозы, разврат, дебоши.
Вопросов много. Ответов мало. Главный ответ: а куда же еще, товарищи? Где же им еще перевоспитываться, если не там, где трудно?
Так вот все и идет. По сей день.
Кольша постоял-постоял да и пошел дальше. Где-то там, в конце улицы, когда уже заворачивал в свой переулок, оглянулся на всякий случай. Далеко, уже за «Кедром», увидел троицу, окружившую пацана. Что-то там подозрительное показалось Кольше, будто не просто деньги требуют, а бьют парня «по кругу»; секунду еще колебался, а потом сорвался с места и побежал. Побежал не улицей, а свернул на зады, чтоб быстрей вышло, выскочил из-за поворота неожиданно, успел только заметить, как рыжий плаксивыми своими глазами показал на него:
– Братва…
И когда Польша, развернувшись, ударил рыжего в скулу, удар получился скользящим, рыжий успел отклониться назад, и Польша по инерции пролетел далеко вперед. Тут ему подставили «ножку», он споткнулся, стараясь все-таки удержаться на ногах, но не удержался, упал прямо на кусты, лицом в акацию, разодрав его в кровь. Почувствовал, как кровь садняще выступила на коже, уперся рукой в кусты, они пружинили, не было опоры встать, а кровь бежала все сильней, и когда он наконец поднялся и повернулся лицом к шантрапе, это-то, видимо, и остановило их – его кровь. А он первое, что понял, когда обернулся к ним, – парень-то лежит, лежит лицом вниз, то ли ударили так, а может – подкололи, и тут у Кольши как-то замутился рассудок от злобы, ярость захлестнула его: «А-а, так вы так, падлы…» – и он, со сжатыми кулаками, снова набросился на рыжего, краем глаза заметив, как парень, который пластом лежал на земле, поднялся на четвереньки, очумело мотая головой. Кольша видел плохо, ударил рыжего наотмашь, но тот опять увернулся, как угорь, уже, видно, выработав хладнокровие в подобных переделках. Но все же сообразил, что сегодня шутки плохи, этот осел взбесился всерьез, в другой раз, может, и проучить его малость придется ножичком, а сегодня рви когти, братва… И все трое бросились врассыпную.
«Ага, рванули…
