style="font-size:15px;"> 5
Вечером выхожу из Центра купить еды. Все те же женщины с колясками катают малышей по главной пыльной улице поселка, все так же мальчишки стоят кучкой около ларька, грызут семечки. Здесь, в самом центре нивхской культуры, в поселке, где выпускают не нужную никому газету, нет ничего особенно нивхского. А что, собственно, я бы хотел увидеть? Этнографический поселок с чумами, крытыми корой? Развешанную по стенам пятиэтажек сушащуюся юколу? Но эта благопристойная тишина гнетет меня – шестая часть трехтысячного древнего народа живет здесь в созданной властью резервации, пользуется благами цивилизации, медленно, но верно исчезает с лица планеты. Единицы, подобные Федору Мыгуну, понимают это и пытаются противостоять течению времени? Нет, пожалуй, существуют в нем, чуть-чуть лишь активнее соплеменников.
Симпатичный, воспитанный мальчишка на улице здоровается со мной первым. Машинально я отвечаю ему. Я бы хотел, чтоб он поздоровался по-нивхски? Утраченный язык уже не спасти. Что же тогда надо спасать и надо ли? Знаменитое терпение кажется мне сродни глубоко законспирированному отчаянию, с которым, говорят, может справиться только религиозный человек. Но где та религия, если шаманить может только Колька и то «не по-настоящему»? И почему малочисленные народы Дагестана, например, не борются за свои права и не требуют субсидий у государства? Потому, что живут в тепле, а не в холоде, или потому, что горцы имеют особую гордость? Мыгун, например, гордится тем, что недавно провели объединительный съезд с Амурскими нивхами – повидались, поговорили…Сахалинская газета до тех, материковых собратьев не доходит. Следующий съезд, еще один. Что это дает народу, который не заглядывает в Центр по сохранению и развитию своей культуры? Впрочем, много ли русских участвуют в ансамблях народных инструментов, режут ложки и плетут из бересты? Три тысячи человек на тысячу километров острова, где могло бы разместиться большое государство.
Из подъехавшего микроавтобуса выходит женщина, тащит сумку с огромным куском осетрины. Рыбак-нивх сидит за рулем.
Прошу у него рыбы. Он отмеряет кусок.
– Три кило по 80 рублей, давай 240.
Вернувшись назад, спрашиваю Федора, сколько стоит здесь калуга.
– 50 рублей.
– А водка?
– 120 рублей.
Калуга – осетровая рыба. Отлов строжайше запрещен. За один «хвост» легко угодить в тюрьму.
6
Сижу в ухоженной квартире в Некрасовке. Хозяйка – нивхинка, женщина с приятным лицом, спокойная, мягкая. Речь правильная, так и льется. Всю жизнь проработала учительницей младших классов. Муж – украинец, попавший служить на Сахалин.
– Почему нельзя ловить рыбу сколько хочется, мои предки же ловили? Еще в 80-х такой проблемы не было, правда, и спроса на икру не существовало. Теперь как с ума посходили. Все под запретом. Разрешают каждому нивху поймать по 9 «хвостов» кеты и 100 кг горбуши на человека.
В
