вывезти на море человечка из администрации». Бабла, конечно, отгружали, откупались своим поганым баблом. Возвращаться в «цивильную» жизнь, ценить вещи, которые не ценила сейчас? Дудки! Ghots forever! В тот приезд в Саратов, кстати, ничего не случилось – целовались без конца, и все.
Нет, автобус опоздал на двенадцать минут не случайно. Может, Борис проверяет ее на вшивость? Когда Fatal случалось закусывать удила, ее побаивалась даже покойная бабушка. Она тряхнула головой, вышла из-за киоска. Солнце садилось в далекие тучи, накрапывал мелкий дождик.
На кладбище она пришла в начале десятого. К воротам приткнулся «Москвич» с треснувшим лобовым стеклом. Домик сторожа был заколочен, поодаль валялась вверх дном собачья конура, кто-то дал ей хорошего пинка. Длинные тени старых деревьев истаивали, но сумрак еще не наступил. Черные птицы хлопали крыльями в кронах, устраиваясь на ночлег. Fatal пошла по главной аллее и скоро уперлась в кирпичный склеп. Покрытый ржавой железной чешуей купол походил на спину подземной рептилии, которой не хватило сил выбраться на божий свет. Стрельчатую готическую дверь за кованой решеткой охраняли два чугунных рыцаря на черных колонках. Над входом парила пухлощекая головка младенца с крылышками, у нее был отбит нос. Борис поменял замок на решетке, дал ей ключ. Она отперла решетку, толкнула двустворчатую дверь, та открылась с противным скрипом, похожим на голос школьного завуча. Заперла решетку изнутри, зашла в склеп и притворила двери. Все было знакомо – широкие каменные скамьи по бокам, две надгробные плиты, вмурованные в пол у стены напротив входа: Лежнев Поликарп Арсеньевич (1841–1913) и Лежнева Марфа Петровна (1852–1919) – утопленные в мрамор буквы и кресты над ними, заполненные стершейся золотой краской. Балахонский купец и меценат, убитый грабителями, лежал тут с законной супругой.
Со стены свисала лампадка, Борис подлил в нее масла и заменил фитиль. Без огня в склепе было темно, в узкие окна-бойницы залетал больше ветер, чем свет. Fatal подожгла фитиль зажигалкой, закурила. Расстелила на скамье походную пенку, легла на нее. Накрылась длинным готским плащом, с которым никогда не расставалась. Часы на руке показывали 21.29.
Телефон Бориса не отвечал. Вкрадчивый голос, просивший перезвонить позднее, разбудил тревогу, которую она все время гнала прочь. По спине пробежал озноб, мобильник в намокшем зеленом чехле показался ей скользкой жабой, она поспешила засунуть его в глубь рюкзачка. Беспричинный липкий страх подползал сквозь щели дверей, словно кто-то незримый проник в закрытое на ключ пространство и намеревался затащить ее под землю, поближе к зубам затаившейся там рептилии. Она встала. Походила из угла в угол. Сердце, сорвавшееся было в галоп, немного унялось. В стрельчатое окно-бойницу высоко под потолком, уже сочилась темень, ветер принес тучи, а с ними и сильный дождь. Она сжалась в комочек на пенке, ей было одиноко и плохо. Чутье подсказывало: с Борисом случилась беда, он не придет.
Дождь барабанил по куполу, черные кроны деревьев шатались и шумели.
