желанием передышки – отдыха от других.
И это не умственная игра – Жизнь!
36 лет
Как поздно узнают живые, развитые люди, что самое страшное на свете, похуже потери защитных принципов, потяжелее измен, чудовищнее проклятий и болезней, – одиночество. И ничего болезненней одиночества душевного.
Потому что нет ничего лучше открытых тебе взглядов, тёплых слов, честных рукопожатий, крепких объятий, доверяемых сомнений, тайн, переживаний, болей. Непредательственности. Ибо все они верное доказательство того, что ты истинно человек, сохранивший себя человеком несмотря ни на что, и такой – не один!
37 лет
К постоянному и долгому одиночеству можно вполне привыкнуть, свыкнуться с ним и даже вообще не замечать. Пока что-нибудь не случится из ряда вон. Или не накопится в душе столько смертельной усталости, что в одиночку не одолеть.
37 лет
Но я особенно люблю людей, когда есть возможность время от времени побыть одному. Тишина и одиночество лучшее из социальных лекарств на нынешнее никчёртное время.
37 лет
И вдруг, под полуночный дождь, тоска. Давняя, заглушенная, забытая знакомка. Устал от одиночества. Но и вымотался без одиночества. И эти одиночества друг другу рознь.
39 лет
Что была жизнь Рафаэля? Кажется жизнью Моцарта – творил легко, создавал изящное. Светлый характер. «Хрупок на вид, женственно красивый». Был добр и отзывчив, деликатен и обходителен. Открыт людям.
Чем была жизнь Рафаэля ему самому? Не столь драматична, как у Леонардо да Винчи, и не столь мучительна, как у Микеланджело, своих же современников и соплеменников.
Но кто задумывался хотя бы над примером исторически более близким, более известным и доступным исследованию и осмыслению, как жизнь Моцарта? И кто задавался вопросом: отчего Рафаэль в последние годы (вряд ли он принимал их за таковые, но знал – земную жизнь прошёл наполовину) писал в основном мадонн? Заказы? Их было достаточно, чтобы не исполнять всякий. Набожность? Об особой набожности Рафаэля не слышно. Рядом с ним Микеланджело – христианский фанатик. Беспокойство воспоминаний о счастливом раннем детстве с тоской по любимой матери? Быть может. Следование отцу-художнику, кто оставил после смерти Мадонну Маджи? Возможно.
Но этого мало, чтобы так сосредоточиться на совершенствовании, одарившем мир «Сикстинской мадонной». К тому же неизвестно, насколько сам он высоко оценивал это своё творение, думая о новых и, по его замыслу, более совершенных. А, быть может, она его Реквием?
О своих глубочайших переживаниях истинные художники менее всего говорят, и особенно – своим ученикам, последователям, поклонникам. Жизнь Рафаэля – не менее загадка, чем жизнь Леонардо да Винчи. Лишь другая.
Стремительный путь к славе, всеобщее почитание, благосклонность власти, преданность возлюбленной – во всём достаток
