на спину – небрежно ласкаемая его рукой, она затихает, легко водя пальцами по его груди в вырезе рубахи:
– Какая нежная у вас кожа, Арман… Гладкая, словно мрамор…
Он считает удары колокола церкви Сен-Северин: раз, два, три… Пять!
– Ах, Арман, вам пора уходить, – огорченно выдыхает Инес ему в ключицу. Она первой вылезает из-под покрывала, высекает огонь и зажигает свечу – в теплом свете ее глаза, темные и загадочные, словно вынимают из него душу. Он отчаянно не хочет натягивать одежду, лезть в окно и брести по холодному темному городу. Остаться бы в этой мягкой нагретой постели, уткнуться в ее пышные волнистые волосы, пахнущие сухими цветами…
– Когда мы увидимся вновь? – опустившись на колено, он смотрит на нее снизу вверх так взволнованно, что она чувствует себя счастливой как никогда.
– Мой муж почти все время отсутствует – у него обширная практика… Даже спит у себя в кабинете – я его, случается, целыми днями не вижу. Приходите в пятницу, после полудня, как пациент.
– А почему не завтра? – в этот миг он чувствует искреннее отчаяние.
– После консилиума мэтр обычно целый день делает записи – сочиняет трактат о сердечных болезнях, – поясняет она виновато, но в душе ликует – так нравится ей его огорчение, увлажнившиеся глаза, драматически заломленные брови – он кажется ей еще более красивым, чем когда появился на пороге ее дома в первый раз.
У нее что-то сжимается в груди, трудно дышать, и мадам Бурже не удивляется, ощутив на щеках слезы – такие же быстрые и нежданные, как ночью, когда он сделал ей больно, тараня ее лоно. Теперь страдает ее душа, и боль не идет ни в какое сравнение с телесной.
– Вы можете мне писать! Пусть ваш слуга отдает записки Амели, она моя молочная сестра, вместе со мной приехала из Дри, – вспоминает Инес о насущном. – Если что-то изменится, она предупредит.
Инес два раза повторяет его адрес, не решаясь доверить бумаге. Награжденный длительным прощальным поцелуем, Арман, в сопровождении заспанной Амели в расплющенном ночном чепце, спускается вниз и вскоре уже направляется прочь от улицы Сен-Северин.
Луны уже нет, темно и холодно, но город просыпается: стучат ставни, пахнет углем и хлебом. Слышится звон колокольчика – приближается тележка золотаря. Не желая видеть, как вся улица опорожняет в тележку ночные горшки, Арман ускоряет шаг.
Глава 12. Хлеб насущный (декабрь 1602)
Запах хлеба заставил Армана осознать, как страшно он голоден. Спешить к себе на Сент-Андре, когда можно заскочить к Клоду в Сорбонну? Не колеблясь, он повернул направо и вскоре, миновав знакомого привратника, уже стучал в дверь Бутийе.
Клод, уже облачившийся в мантию, отложил перо и обнял друга.
– Откуда ты в такую рань? – удивился Бутийе, аккуратно отмечая закладкой место в ордонансе Франциска I.
– Отгадай.
– О! – восторгается Клод, пожирая глазами Армана и отмечая расстегнутый ворот
