придется, говорю тебе, как Проэмперадор Проэмперадору. В честь дня рождения его величества, и не ври, что ты забыл вертел Арамоны!
– Так вот почему ты с ангелочков к верноподданству прыгнул?
– Я? – Вальдес к единожды брякнутому возвращался не любил, а сегодня к тому же пребывал в смутном расположении духа. – Идет кто-то.
На всякий случай Ли отошел к окну, за которым угасал короткий серенький день. Разумеется, он помнил. И вертел Арамоны, и хныкающего принца, и то, как Фридрих Манрик требовал у дворцового врача дать Карлу успокоительное, дабы представление прошло должным образом. Лекарь – где он сейчас, кстати? – не то чтобы отказывался, но хотел получить четкий приказ если не от Сильвестра, то хотя бы от старшего Манрика, наследника ему было мало.
– Августейшая чета, – громко доложил вице-церемониймейстер, – следует в Триумфальный зал. Оркестр готов, все приглашенные в сборе. Остается три минуты.
– Господин Савиньяк, вы готовы принять его высочество? – задал глупый, но положенный вопрос Фридрих и, не дожидаясь ответа, протянул руки к принцу. Разряженный в белое Карл часто заморгал и не то пискнул, не то тявкнул, еще крепче прижавшись к необъятной в своем парадном платье няньке.
– Мэтр! – Лицо наследника Манриков пошло красными пятнами. – Приказываю… Дайте ему что-то, иначе… Если он разревется, я отправлю вас в Багерлее!
– Я… Господин Савиньяк, вы слышите? Я подчинюсь, но вы подтвердите… подтвердите, что мне было приказано…
– Нет. – В другом месте Ли бы сказал «не подтвердю», но дворец все же не балаган, хоть порой и похож. – Господа, церемония представления наследника раз и навсегда прописана Франциском Первым, и успокоительное для ее участников, любых, в ней не предусмотрено. Прошу простить, фанфары.
Это было не риском, всего лишь хорошо, хоть и быстро обдуманной резкостью. Ставший вовсе малиновым церемониймейстер с ответом промешкал, а Савиньяк отцепил от няньки тяжеленького принца и под нарастающий трубный рев понес в Триумфальный зал. Как ни странно, его высочество не заплакал, очень может быть, что от неожиданности.
4
Спать Жермон захотел сразу после начала королевской речи. Малыш говорил громко, время от времени заученно взмахивая рукой: так читают стихи о травке, солнышке и прочих ласточках. Ариго пытался вслушиваться, но голову словно бы заливало изнутри чем-то теплым и сладковатым. Оставалось прикусить щеку, что новоявленный маршал и проделал, но оголодавшие сплюшцы отставать не желали. Из последних сил сдерживая зевоту, Ариго уставился на внемлющих монарху подданных. Без толку. Разноцветные, сливающиеся в какой-то хвост фигуры не вызывали никаких чувств, вот лет двадцать назад зрелище наверняка бы вызвало у изгнанника злость, а когда злишься, не уснешь. Когда злишься, радуешься, волнуешься, размышляешь, когда мерзнешь и хочешь жрать, в конце концов! Увы, Жермон был сыт и при этом спокоен, как еловый пень, похоже, все оставшиеся после
