понял-то не сразу, а как понял, разом вскочил, ажно задохнулся. – Да ты… Да ты как… Чтобы я, живого человека…
– Говорила я тебе: свое вернуть. Али забыл?
– Какой он тебе свой? Уморить задумала? И думать забудь!..
– Слово нерушимое тобой дадено было, Илья.
– Обманом то слово выманено, нет ему силы. Прочь ступай. Еще раз повторяю: и думать забудь. Не бывать такому, чтобы человек человека… этакой-то отдал.
– Есть ли сила, нет ли, – не тебе судить. Прочь гонишь? Что ж, будь по-твоему. Только смотри, Илья, как бы обратно звать не пришлось. Не выйти тебе из леса, покуда слово свое не исполнишь.
Повернулась, и пошла себе. Только ленточка цветная в косе русой мелькнула.
А Илья проснулся. Поворочался немного, снова заснуть попытался – да какой уж тут сон! Поднялся, к костру подошел, присел с другой стороны, напротив Проса, на огонь уставился. Вот ведь незадача какая вышла. Что ж теперь, до веку по лесу этому блуждать? Сказала ведь – не выпустит. Но и отдать то, что просит – не по-людски это.
Сидит Илья, то на костер посмотрит, то, сам того не замечая, на Проса. Тот же по-своему понял.
– Что, не спится? – усмехнулся. – Да ты не бойся, я ж слово дал, пока на дорогу не выйдем, не утекну.
Что ж ты, окаянный, по-иному сказать не мог? Слово он дал. Что мне из твоего слова – щи варить?
– Ты как в разбойниках-то оказался? – спросил.
– От доли лучшей бежал, – усмехнулся тот. – Что, не веришь? И правильно делаешь. От добра – добра не ищут. В городе я обретался, у кузнеца в подмастерьях… («У кузнеца!.. Ах же ты, хозяин, хозяин!») Он меня, казалось, против прочих отличал, едва не вместо сына держал. Дочь обещал, что минет время – вместе работать будем… А как посватался один, из именитых, так он разом все и позабыл. И дочь ему отдал, и… В общем, подпустил я ему красного петуха, да и подался, куда глаза глядят.
– Пригожая, девка-то? – спросил Илья, не зная, что еще сказать. – Звали-то как?
– Не то слово… Заряной звали.
– Красивое имя…
– А ты чего за разбойниками погнался? Слыхал я, золото-серебро они у сельчан твоих отняли?..
Чего ж таиться? Рассказал ему Илья, как дело было. Про жизнь их нехитрую, про кузню, про мельницу. Про хозяина, однако ж, не стал; про хворость свою былую, и про странников тоже умолчал. Слово за слово, и Просо разговорился. Так и проболтали почти до света, не хуже баб. Угомонились потом, да оба разом и заснули.
Проснулись поздно, и снова, как накануне, валежины растаскивать, пни отбрасывать, шаг за шагом к дороге пробиваться. А ее все нет и нет. Сколько раз Илья Просо вперед посылал, посмотреть, правильно ли идут, столько раз тот ни с чем возвращался. Вроде и не заблудились, а вроде кажется, будто по кругу ходят, а те помехи, что в стороны пораскидали, на прежних местах оказываются. Удивляется Просо, по лицу видно, однако ж помалкивает. Илью же за живое взяло. Упрямство природное взыграло. Надо будет – весь лес повыкорчую,
