что это правда? Какой дурак? Я сказал? И что? Ты мне веришь?
* * *
– Пропустите ребенка! Срочно! Где ребенок? Здесь. Когда мне что-нибудь хочется, я – сущее дитя!
* * *
– Господи! Что же это за жизнь такая! Работаешь, работаешь, вкалываешь, вкалываешь, а дома жрать нечего. В холодильнике из еды – одна водка!
* * *
– А что он за человек?
– Милейший… Милейший человек. Просто цыпочка!
– Он что: не мужчина?
– Почему?
– И я думаю: почему?
* * *
– Папа, а у тебя есть дырки?
– Да, сынок. Много. В ремне.
– А у меня?
– А у тебя нет ремня. Ты еще маленький.
Тайна поэтов
Шорох – уже не тишина, но ещё не звук.
Паузы – слова, нырнувшие в тишину, чтобы вынырнуть из нее иными.
Словно ветры, утонувшие в парусах, плывущих по небу: непокорные ничему, следуя курсом, к которому можно приноровиться, но который невозможно изменить, просыпаются на рассвете поэты – вместе с птицами, наверное, затем, чтобы услышать, как звучат стихи на их родном птичьем языке. Вот странные мысли подступили к одному из них отовсюду, заплясали вокруг и вдруг все разом накинулись, хлынули, охватили пламенем своим, закружили и понесли, понесли в неведомую глубокую неотвратимую невозвратную даль. И вот уже вспыхивают и тают слова, как свечи, оплывая в пространстве пауз меж ними и возникая снова из сумерек тишины. Так и текут тишина и речь, пересекаясь и ныряя друг в друга.
На языках птичьих, простым людям неведомых, говорят поэты. Говорят, говорят и слышат что-то своё, чего никто иной слышать не приспособлен. То смеются, то плачут, то молчат, а о чём смеются, о чём плачут, о чём молчат – тайна. Иной раз и друг друга не понимают. Глядят куда-то в никому неведомое, то ли птичье, то ли вовсе неземное, а мы удивляемся и мимо проходим. Нельзя их трогать, знают они что-то особенное о жизни, о смерти, обо всём, что-то своё, чего никому другому знать не положено. И колдуют словами, и пересвистываются…
Рождение слова
Давным-давно высоко в горах за дивными облаками проснулось эхо. То ли камень упал с вершины скалы, то ли птица вскрикнула, но эху понравилось то, что оно теперь есть. Разбежалось эхо и полетело во все стороны сразу. Выше гор поднялось, в самые глубокие ущелья опустилось. Щедро делилось эхо собой со всеми, кто его слышал. Так щедро, что вскоре для самого себя ничего не осталось.
Исхудало эхо, истаяло, потеряло свой голос. Молчит безголосое эхо, слушает: что теперь будет? Пролетал ветер над морем. Бушевали в нём волны: «Где наше эхо? Где его голос? Возьми наши голоса, передай ему!» Звенели по всей земле ручьи: горные – по камням, весенние – по льдам и снегам. «Где же ты, наше эхо? Возьми и наши голоса!»
И листва отдала эху свой шелест, и февральская метель поделилась с ним, и ночные костры передали ему свой треск, и грозовые тучи одарили его всем своим громом! Птицы наделили его своим щебетом. Львы, медведи, волки и лисы – все-все звери земные отдали ему свои голоса.
