style="font-size:15px;"> Оказывается, маляры потеряли нужные трафаретки и пытались посмотреть, у кого почерк красивей. Почерк оказался красивей ни у кого, и тогда они почему-то решили, что, наверное, красивый у меня.
Слегка потея от осознания ответственности, возложенной на меня, я выписываю чёрные циферки на панелях ящиков. Жильцы оглядываются, но не задают вопросов.
На другое сегодня маляры приносят мне ведро с краской. Они говорят:
– Трафареток номеров этажей тоже нету вообще.
Ещё они говорят:
– Девушка, на шоколадку.
Шоколадка большая, в красивой обёртке. Почувствуй себя медсестрой в детской поликлинике.
Я покупаю кисточку для клея и обстригаю её.
С поста надолго отлучаться нельзя, поэтому всё происходит на скорости, лишающей меня остатков ощущения реальности. Ведро в зубы, подъём на нужный этаж, десять секунд – прорисовка контура, десять секунд – закраска. Повторить на лестнице. Спуститься в консьержечную и минут пятнадцать выждать.
(Да, это нарушение инструкции. Открою главную тайну любой обслуги: мы все нарушаем инструкции. Вообще все. Без исключений. Хотя бы потому, что инструкция время от времени мешает работать. А может, просто от присущей нижним классам несознательности.)
Единице и двойке мне удаётся придать подобие благородной сдержанности. А вот тройка выходит откровенно гоповатой. Четвёрка отдаёт пионерский салют. Пятёрка немного стервозна, шестёрка – простовата. Семёрка усата и сурова. Восьмёрка жеманна…
Где-то на семнадцатом, самом свежепокрашенном, этаже я ощущаю выпадение из окна. Голова становится лёгкой и несуществующей, как внутренности воздушного шарика. Ног больше нет вообще. Рук тоже, хотя одна из них рисует цифру семь.
Усилием воли я заталкиваю отсутствующее тело в лифт и спускаюсь. С моего нетбука всё ещё звучит музыка; маляров нигде не видно.
Ко мне подходит жилец с шестого этажа, бывший десантник.
(А вот сейчас вы представили высокого плечистого мужика с нагловатым выражением лица. Промахнулись совсем немножечко, не то, что со мной. У него интеллигентное выражение лица.)
– Почему ты танцуешь? – спрашивает он. Я? Танцую? Смешно.
(Почему бы не посмеяться, когда смешно? Я смеюсь.)
– Ясно, – говорит жилец и выводит меня на улицу.
Там меня всасывает обратно в окно; я прямо чувствую, как захлопываются створки где-то в моей голове. Ничего себе полетала.
– Иди, на клумбу стошни.
– Но меня не тошнит!
– А ты из-под крана воды выпей и два пальца в рот. И, кстати, нос промой и голову намочи.
Я неловко прячусь за яблоней и жидкими кустиками акации, вымывая из себя яд.
Знаете, это опасно, когда голова не болит от краски.
(Опять салон красоты. Солярий, маникюр, педикюр)
***
Лет пять назад я серьёзно не понимала, зачем люди здороваются
