же и написали: «Ваш сын, проявив мужество и героизм, погиб в бою». Не напишешь же, что было. Открыли когда карманы – сколько молитв у него было. Каких только не было. А он полный такой, малоразворотливый, но силой-то обладал.
– Лошади часто гибли? Что делали, когда без лошади оставались?
– Ели (смеется). Если меня ранили, лошадь убита, с меня: «А где лошадь?»
– Убита.
– А где мясо?
Когда лошадь убита – это просто пир был. Дохлых ели, зимой если. Мясо-то не так прокисает. Был у нас первый командир эскадрона, который божился, крестился, что он конину никогда есть не будет. А Иванов Лешка, повар, заходит.
– Иван Иваныч, скажите, пожалуйста, а чем вы нас кормите?
– Как чем… Кониной.
Командир эскадрона вскочил:
– Я тебе покажу конину!
– А я не знал, что вы не едите. (Смеется.)
– Какой породы были лошади?
– Какой… Всякой. Вот я Буденному-то показывал монгольских, маленьких. Надо мной же в запасном полку… У меня дезертир был один, мнимый дезертир. Я пока за ним ездил, набили холку моему коню, и начальник штаба майор Дарпович решил меня проучить. Другие же лошади были нормальные, а он, чтобы я был на монголке. Все, значит, на больших, на крупных лошадях, а я на монголке в хвосте ты-ты-ты. А физрук был, Шульга, озорник. Он все пытался перепрыгнуть на своем коне через меня. Раза два по хвосту проскальзывало. Я получил от сына замкомандира полка письмо. Полковник, доцент химической службы, где-то в Подмосковье служил… Пишет мне, что я помню, как какой-то лейтенант на маленькой лошаденке, а физрук пытался через него перепрыгнуть. Я ему написал: «Это я был».
А он и дезертиром-то не был бы. Получил телеграмму – жена умерла, и он тут же ночью уехал. Приезжаю, смотрю в окно, летом дело было. Смотрю – гроб, он над гробом. Я зашел, он повернулся, видит, что это я.
– Ну, что, товарищ лейтенант, судить будут?
Я говорю:
– Подожди ты. Давай похороним, потом…
Пришлось могилу рыть. Детей нет, родственников нет. Приехал, рапорт стал писать, говорю: то-то случилось.
– Ладно, все равно через две недели на фронт. Пусть едет.
– Чего ты так задержался?
– Хоронили жену-то. Куда ее девать? Некому…
Я говорю:
– Зашел бы, нашел бы меня.
– Какое отношение было к политрукам?
– К политрукам у нас нормальное отношение было. Все зависит от него. Они же у нас только в первой половине войны были, потом уж их не стало. Вот под Москвой у нас был толстяк политрук. Татарин из пехоты. Он предпочитал ходить пешком, чем на коне, потому что был из пехоты взят-то. Идет и песенки поет, на русском языке… У нас только неприятность была, вызывал меня замполит. Я одному сержанту грозил, что я его застрелю. Достал пистолет, в чем моя вина-то была. И тут же вышли на отдых. Сержант доложил командиру. Он меня вызвал:
– Слушай!
