говорю я.
– Каких «заложников»? – Теперь он адресует мне вопросительный взгляд.
– Никаких! – твердо заявляю я. – Если уж тебе взбрело в голову будить очередное «лихо», которому лучше бы продолжать дрыхнуть, – на здоровье. В конце концов, любой человек волен делать со своей жизнью все, что сочтет нужным. Но это не значит, что он имеет право превращать в ад еще чью-то жизнь, – это уже нечестно. А Торранс жил в «Оверлуке» не один, а с семьей. Его жену и сына не интересовали подвалы «Оверлука». У них были другие планы.
– У них были планы остаться в живых, – хмыкает мой друг.
– Ну да. И они оказались удачливее.
Какое-то время мы печально молчим. Отдаем дань памяти Джека Торранса так, что ли?
– Вот! – внезапно восклицает мой друг. – Вот в чем дело! Они, Венди и Дэнни, действительно все время были рядом с Джеком, но они не были ВМЕСТЕ с ним, понимаешь? Если бы они все вместе полезли в подвал, если бы они вместе уничтожали осиное гнездо, если бы они вместе поддались темному очарованию отеля или вместе решили сбежать, все было бы иначе. Ты говоришь – нельзя «брать заложников». А может быть, нельзя становиться заложниками?
– Значит, надо быть соучастниками, – киваю я. – А если ты не соучастник – беги на край света, пока тебя не взяли в заложники!
– Получается, я с самого начала был прав, и «Сияние» – просто очередная история о человеческом одиночестве! – торжествующе заключает мой друг. – Нет одиночества более пронзительного, чем одиночество террориста, запертого в одной комнате с заложниками, уж поверь мне на слово!
– Теперь остается торжественно добавить, что каждый из нас всю жизнь скитается по своему собственному «Оверлуку», – ехидно заключаю я. – А значит, судьба Джека Торранса неминуемо настигнет каждого, рано или поздно, так или иначе…
– Ну, не все так страшно, – неуверенно говорит мой друг. – Из этого правила, наверное, все-таки есть исключения…
Он решительно выключает мой многострадальный ящик и прощается: уже пять утра, и веселое рыжее солнце заявило свои права на восточную часть неба. А я иду на кухню, ставлю чайник и сердито думаю о том, что мне, наверное, следовало бы с самого начала заинтересоваться: а что за пьесу пытался написать Джек Торранс в ту зиму в «Оверлуке» (он бросил ее, как только отель начал морочить ему голову)… и не вышло ли так, что старый отель просто выполнял задание некоего невидимого, но могущественного «главного редактора», который почему-то решил, что пьеса Джека Торранса не должна быть закончена – любой ценой. И как здорово, если бы нашелся какой-нибудь фальсификатор-подвижник, который взял бы на себя труд написать (дописать? переписать?) пьесу Джека Торранса. Вот это, я понимаю, великая миссия!
1999 г.
Я уже давно пришел к пониманию того, что есть искусство «обратимое» и «необратимое». <…>
