прекрасно знает, что проблемы эти общие, типичные для многих исключений из рода человеческого. Но Ваньку нельзя сильно нагружать. От моего знания он сходит с ума. Потом проиллюстрирую.
Еремей воспринял чудо-дом как то, что давно им предрекалось. Восхищался, конечно, но больше озабочен задачей экипировки квартиры, подбором мебели и освещением кабинета. Он у него находится в ответвлении и зависает над пустотой, а часть пола стеклянная. Жутко ступать. Еремей маленький, пьяненький, вышел на стекло и пляшет, довольный жизненным жребием. Всё у него сложилось, как мечталось. И в семье никто не болеет, и дом полная чаша, и задумок творческих навалом. Я тоже за него невольно радуюсь, смеюсь и говорю:
– А что вы на счёт русской идеи думаете?
– Я объездил полмира, – отвечает, – но нигде её не встречал, дорогой комендант Гивми.
Мы оба уже солидно выпили. А я пить не умею, и не понимаю, что это такое – уметь пить. Спокойно переваривать водку? Выпить, чтобы быть не пьяным?
– Вы, Еремей, дурак, – просто сказал я, – вы персонаж моей Домовой Книги, я вас могу из неё взять – и выселить.
– Что вы, комендант, себе позволяете? – он прекратил отплясывать. – Я думал, что вы культурный господин.
– Лесу-то сколько погубил, гад! – выругался я. – Знаешь, за это что с тобой сделаю? Хотя, – я махнул рукой, – пошёл ты, – и послал его. Это последнее, что я могу вспомнить самостоятельно.
Потом рассказывали, что бегал я по этажам, колотил в двери и кричал, что я и есть русская идея, что плоть моя, мозг мой и всё, что выходит из меня – и есть русская идея, а все остальные козлы и шлюхи.
А что – верно кричал. Переходный период у меня такой. Кризис творческий. Вадик с Рафиком меня выловили и угомонили. Жильцы жалобу написали, мне её передали, я её порвал. С тех пор Еремей меня стороной обходит, не здоровается, хорошо, если обиделся, плохо, если за идиота считает. Значит, так ничего и не понял.
А Жак Савельевич всё понял.
– Для себя, дурак, старайся. Чего ты всё о них печёшься, перевоспитываешь уродов. Сам мне преподавал. Почто марку не держишь?
– Общаюсь я.
– Ну-ну, иди. Не мешай мне, я работаю.
Я промолчал. Я-то знал, почему со мной неладное. Я-то мог раскрыть ему глаза на истину. Вот именно – «не мешай, я работаю». Работай, мне не жалко, я подожду, я пока подумаю, я знаю, что это за мистика.
Эту Книгу я задумал, когда Жака из депрессии вытаскивал. Так красочно всё ему расписал, с таким вдохновением, что сам в необходимость её создания поверил. Спасал гения, вытаскивал из трясины, а сам теперь вязну. Знаю – почему. Жак Савелич перетянул творческое одеяло на себя, так что я теперь мёрзну, как совсем недавно замерзал в канавах он. Закон сохранения энергии. Савелич этого не знает. И слава богу. Ему нужно поменьше философствовать, наивность – движитель творческих
