деревне бой затих внезапно,Он, трижды раненный, лежал,
Враги подходят аккуратно,
Но он сквозь боль им простонал:
«Меня не взять, и не стремитесь,
Уйду я вслед за старшиной,
А вы нас все-таки боитесь!
Зачем пришли тогда с войной?»
Патрон последний, это небо,
И все, что дорого вокруг,
К себе он жалостливым не был,
Его не взяли на испуг.
Ильинский рубеж обороны
Рассвет. Туман осенний таял.
Командный пункт, в нем генерал:
«Удар серьезный будет? Знаем!» —
Кому-то в трубку отвечал.
Потом, закончив разговор,
К трем офицерам повернулся:
«Должны их выдержать напор,
Так, чтоб противник захлебнулся!
Кого отправили вперед,
Нам подарили эти дни,
Теперь пришел и наш черед,
А им поклон наш до земли!»
Туман рассвета исчезает,
Все на позициях стоят,
Никто из них еще не знает:
Собою подвиг сотворят,
Двенадцать дней Москву спасая.
Они познают ад земной,
Собой Отчизну закрывая,
Уйдут в последний жаркий бой!
Себя жалеть они не станут,
Мальчишки, восемнадцать лет!
Десятилетия пусть канут,
Для нас их подвиг словно свет!
Последний шаг. Януш Корчак
Выдающийся польский педагог, врач, писатель, Януш Корчак сделал свой последний шаг вместе с двумястами своими воспитанниками 6 августа 1942 года в газовую камеру концлагеря Треблинка. Настоящее его имя – Эрш Хенрик Гольдшмит, родился в еврейской семье, в Варшаве. Считаю, что мы не вправе забывать о тех, кто своими поступками, подвигами напоминают всем нам, что мы ЛЮДИ и должны оставаться ЛЮДЬМИ в любых обстоятельствах и в любое время, какие бы испытания нам ни выпадали.
Листаю жизни я страницы,
Хочу так многое успеть,
Их узнаю, и мне не спится,
Я знаю, должен их воспеть,
А подвиг этот режет душу,
Хоть совершен он не в бою,
Повествованье не нарушу,
Все вам в деталях опишу.
Война катилась по Европе,
Советы пятились к Москве,
И кто-то гиб в своем окопе,
Так смерть гуляла по земле.
Сорок второй, такое лето!
Вся Польша в лагерном дыму,
От туч фашистских нет просвета
И маска смерти ко всему,
Боялся каждый, чтоб евреем
Вдруг не признали: это смерть,
В душе надежду лишь имея,
Чтобы не лечь в земную твердь.
А он старался незаметно
В варшавском гетто их учить,
Жизнь в оккупации приметна,
Но даже там старались жить.
И «Дом сирот», детей еврейских,
Для них был точно отчий дом,
Все было просто, по-житейски,
А дальше – в горле горький ком.
Ему шептали: «Януш, слушай,
Твоих детей хотят забрать!»
И страх, конечно, резал душу,
Но он старался не дрожать.
Он
