сидел, Зинку караулил, а Клавка моя тебя спугнула. Она ж у меня крупная, да в штаны обряжена, – обратился дед к Фёдору с Михаилом, – так он, видимо, её за мужика принял, как сиганёт!
– Ну чего, чего врёшь-то! И не сигал я вовсе!
– Ну да, не сигал, а так бочком, бочком, и наутёк, а байку свою ты выдумал. Воображение, понимаете ли, у тебя разыгралось! – дед повертел в воздухе растопыренной пятернёй. Болезнь это такая, да, да, я читал, Зинаида приносит Клавке моей книги-то по медицине. Это человек желаемое выдаёт за реальность, сначала вроде в шутку, ну, чтоб соврать, похвастаться, а уж потом и сам начинает верить. Может даже спорить с кем угодно, было, да и всё тут. Видно, Дениска, и у тебя такая же болезнь.
– Ты, дед, гляжу, шибко учёный стал, подслушиваешь всё бабьи разговоры, да потом как сорока их разносишь.
Дед Сергей недобро блеснул глазами, но тут же лицо его снова приняло смеющееся выражение.
– А что ты так всполошился-то? В том-то и дело, что правду я говорю. Видел я, как ты Зинуху караулил. Клавдия тебя спугнула, а уж шибко интересно было мне за тобой наблюдать.
И, уже не глядя больше на Дениса, дед Сергей продолжил свой рассказ Фёдору с Михаилом.
– Иду тихонько по ельничку за девчатами, пусть, думаю, впереди идут, а уж мне что останется, они всё равно больше половины не замечают, особенно Клавка моя, сорвёт гриб, и пошла, а не соображает, что рядом должны и братья быть. Вдруг вижу, Дениска в чёрной кепочке своей словно заяц притаился, настороженный такой сидит, напряжённый, я со спины его вижу, но чувствую, чего-то он высматривает. Уж не лось ли, думаю, как бы девок моих не перепугал. Хотел подойти к нему тихонько, да вижу, а он это на Зинку пялится, ну прямо как лиса зайца сторожит!
– Да ладно, ладно тебе завирать-то, – пытался перебить Денис, но дед даже ухом не повёл.
– Так, знаете, полуприсядью стоит, ну прямо как суслик над норкой. А Зинка-то его не видит, идёт себе тихонечко, под ноги глядит. А одета она была, как и моя Клавка, в штаны. Штаны у ней в обтяжку, кофта в обтяжку, ну у Дениски дух-то, видно, и перебило, что он, родимый, как был полуприсядью, так и замер, – смаковал свой рассказ дед, подбадриваемый сдержанной улыбкой Михаила и весёлым гыканьем Фёдора. – Меня-то он не видел, а то бы, может, выпрямился, неприлично всё ж мужику в полуприсядь, в сусличьей позе. А я-то ведь тихо по лесу хожу, ни сучком не тресну, в войну-то я ж разведчиком был.
– Ну хватит, разведчик! Разбрехался, раскудахтался как на насесте!
Дед, не очень-то любивший долгих рассказов, считал уж было, свой рассказ законченным, но, подстрекаемый обидой, вызванной услышанными в свой адрес словами, продолжал:
– А кто его знает, может, ему так сподобней. Я вон читал, что некоторые мужики даже кончают, когда видят красивых баб. А японцы, вы ж сами знаете, они шестьсот разных поз изобрели. Может, и у Дениски поза какая особенная. Пусть уж, думаю, человек наслаждается, не буду мешать, да вот беда, Клавка, как медведь, откуда-то выскочила. Он, бедный, аж вздрогнул, обежал зачем-то ёлку кругом и сиганул в сторону
