понимающе кивал, но иногда делал удивлённое лицо и спрашивал:
– Как же так? – очевидно, удивляясь разнообразию мальчишеских проказ.
Влад помнил те времена, когда его не приглашали к исповеди, ведь считалось, что детям до семи лет каяться не в чем. Домочадцы выстраивались в очередь, а он отходил в сторону, влезал на лавку возле стола и смотрел, как другие рассказывают священнику про свои грехи.
Определить, кто что рассказывает, было трудно и вместе с тем просто. Трудно потому, что «грешники» не только старались говорить тихо, но и отворачивались, прятали лица – по изгибу спины ведь не поймёшь, о чём сейчас речь. Зато угадать общий смысл каждой исповеди не составляло труда, ведь если люди живут под одной крышей, то всегда известно, кто чем грешен.
«Вот старший брат кается, что обозвал нехорошим словом и побил мальчишку с соседней улицы, – думал проницательный наблюдатель. – Слуга-конюх кается, что вчера выпил много вина. Другой слуга кается, что вчера выпил много вина и ущипнул служанку, которая мыла пол. Третий – что ходил в весёлый дом».
Затем наступала очередь женщин. Мать каялась, что даёт волю гневу. Материны служанки каялись, что брали без спроса её вещи, а когда это обнаружилось, то «лгали госпоже». Кухарки каялись, что ели мясо в постный день. Прачка и та служанка, которая мыла в доме пол, каялись, что одолела их лень. Нянька, которая присматривала за Владом даже во время служб и исповеди, каялась, что, дескать, молится неусердно.
Лишь одна исповедь оставалась загадкой. «В чём кается мой отец?» – спрашивал себя малолетний Влад и не мог ответить. К тому же отец исповедовался реже, чем остальные домашние – много времени проводил в разъездах. Если он был не в отъезде, то подходил к священнику за отпущением грехов сразу после своих детей. Стоял к остальным домочадцам вполоборота – лицо не прятал. Говорил довольно громко, так что были слышны отдельные слова. И всё-таки маленький наблюдатель не мог угадать мысли своего отца, а додумался лишь много лет спустя. «Уж не каялся ли он в том, что беседует с дьяволом? – повторял себе младший Дракул. – Вполне возможно, в этом и каялся. Жаль, что доподлинно узнать это нельзя».
Город Букурешть с его домами, стоявшими впритык друг к другу, очень быстро сменился пригородом. В пригороде каждое жилище окружал фруктовый сад – такой раскидистый, что меж зелёных крон с трудом проклёвывался рыжий нос крыши. Затем сады уступили место равнинам, а вместе с садами и строениями ушла тенистая темнота, покрывавшая дорогу.
На открытом месте сделалось уже совсем светло, хотя солнце даже не появилось из-за горизонта. Лёгкий туман ещё держался, однако вблизи он почти не был заметен. Лишь глядя вдаль, на равнины, можно было увидеть, что изгороди из жердей и двухколейные дороги справа и слева от главного тракта бледнеют чем дальше, тем больше, а горизонт почти пропал. Даже коровьи стада на полях казались полупрозрачными, но венценосный путешественник,
