ночей, наши соседи вызвали службу опеки. Видимо своей личной жизни у них не было, поэтому всё своё свободное время они тратили на слежку за нашей семьёй.
Мне было десять лет, а Робин шесть, когда нас отдали на воспитание в первую приёмную семью. Джоанна до последнего боролась за опекунство над нами, но суд принял решение не в её пользу. Думаю, не стоит говорить о том, что это был один из самых сложных периодов в нашей жизни. Джоанна продала дом и разделила деньги на нас всех, включая Нила, открыв на каждого отдельный счёт в банке.
В семье Эванс мы прожили около года. Их не устраивал вспыльчивый характер Робин. Отдать ребёнка обратно, для них было так же просто, как вернуть в магазин платье не по размеру. Да, она часто отказывалась есть, сбрасывая тарелки на пол и не подпускала к себе ни одного из приёмных родителей, но это был её протест и я это понимала. Она просто была напуганным ребёнком. Жаль только, что взрослые ничего не видят дальше своего собственного носа. Куда проще отчаянно гнаться за идеально продуманной картиной жизни. Разумеется, трудный ребёнок в их планы не входил.
Усмирить Робин было почти невозможно, и только мои лживые обещания о лучшей жизни помогали ей уснуть.
Шли годы и ничего не менялось. Робин взрослела, но проблем с её воспитанием меньше не становилось. Однажды я дала себе обещание, что никогда её не оставлю. Это случилось ещё в нашем доме, когда мне было семь. Робин осталась без присмотра и обожгла руку о включённый утюг, который Джоанна в спешке забыла выключить. Тогда её маленькая ручка покрылась огромными волдырями. Мы вызвали скорую помощь, в панике ища аптечку для оказания первой помощи. Хотя сейчас я сомневаюсь, что она вообще у нас была, потому что аптечку мы так и не нашли до приезда скорой. И знаешь, что удивило меня в тот момент больше всего? Так это абсолютное спокойствие Робин. За всеми нашими криками и испугом мы не заметили её молчания и отсутствие слёз. Я подошла к ней, опустилась на колени и посмотрела в её большие серые глаза, в которых не увидела ни капли страха.
– Тебе больше не будет больно, малышка, – пообещала я Робин, хотя сама была ещё совсем ребёнком.
В четырнадцать лет Робин была совершенно неуправляема. Постоянные прогулы в школе, драки, споры с учителями, даже школьный психолог не справлялся с её агрессией и ненавистью. Только меня она могла выслушать, но это не означало её повиновения. Я уже поступила в университет, завела новых друзей и наконец, первый раз в жизни по-настоящему расслабилась. Робин я видела только по вечерам, когда приходила домой после занятий в библиотеке. Она обычно зарывалась под одеяло и что-то чертила в тетради, с фонариком в руке. Я пыталась поговорить с ней, но слышала в ответ только:
– Занимайся своими делами, надоели твои нравоучения!
Терпению моему пришёл конец, когда я нашла сигареты в её сумке. Не буду говорить,
