у меня восемь километров фронта, я обязан быть здесь.
Скрепя сердце я старался хладнокровно рассуждать. Предположим, взвод окружен. Но разве мои пятьдесят бойцов, пятьдесят сынов, сдадутся? Поднимут руки? Нет, будут драться за жизнь. Я верил в это, верил бойцам, командиру. У них винтовки, у них четыре ручных пулемета, вдоволь патронов, – а ну, попробуй-ка, враг, подступись!
Я отправил на выручку полувзвод нашей разведки. Полувзвод! Такими силами мы тогда воевали. Командиру я приказал: «Подойди незаметно, не лезь напропалую, действуй с умом, с выдержкой, дождись темноты, в темноте свяжись с Брудным, помоги ему».
Брудному я велел передать: пробившись, пусть опять выходит со взводом на дорогу, как ему приказано; пусть завтра из другой засады снова встретит немцев огнем.
Отпустив командира, я вышел из блиндажа под мглистое, низко нависшее небо. До сумерек оставалось часа два. Не хотелось видеть людей, разговаривать. Не думалось ни о чем, кроме как об отрезанном взводе, о пятидесяти бойцах, что борются в придорожном лесу.
Я медленно шагал к реке. В поле красноармейцы поднимали стылую землю, подтаскивали лес, возводя ложную позицию. Не захотелось подходить и туда. Издали показалось: копают с роздыхом, копаются… Скорее! Наши люди, пятьдесят бойцов, держатся, дерутся за рекой, отвоевывая для нас эти часы, эти минуты, приковывая врага. Я чувствовал: подойду, и напряжение прорвется, накричу на виноватого и неповинного.
Ухо пыталось уловить: не донесутся ли из-за реки хлопки немецких минометов? Нет, там тихо. А вдруг там все уже кончено? И я никогда не увижу моего Брудного, моего Курбатова, других.
Впоследствии, загрубев на войне, сердце не часто томилось и болело так.
Вернувшись в блиндаж, я ждал разведчиков, ждал вести.
– Товарищ комбат, вас, – произнес телефонист.
Звонил командир второй роты лейтенант Севрюков. Он доложил:
– Товарищ комбат! Взвод лейтенанта Брудного вырвался из окружения.
Я быстро спросил:
– Откуда вы знаете?
– Как откуда? Они, товарищ комбат, здесь.
– Где?
– Так я же докладываю, – Севрюков говорил со свойственной ему неторопливостью, которая подчас бывала для меня пыткой, – я докладываю, товарищ комбат, здесь. Вышли в расположение роты.
– Кто?
Я все еще не понимал или, вернее, уже понял, но…
Но, может быть, сейчас, сию минуту все разъяснится по-другому. Севрюков ответил:
– Лейтенант Брудный… и бойцы. Те, которые вернулись. Шестеро убиты, товарищ комбат.
– А немцы? А дорога?
Вопрос сорвался с языка, хотя к чему было спрашивать? Ведь ясно же… Дошел ответ Севрюкова: дорога захвачена врагом. Я молчал. Севрюков спросил:
– Товарищ комбат, вы у телефона?
– Да.
– Позвать, товарищ комбат, к телефону Брудного?
– Не
