горемычными остались, – ведь у меня в амбаре под овсом сто тысяч на серебро в горшках уложены… Братец! – завопил опять Липат так же болезненно и страшно, как страшно кричал он в полдень, когда я впервые услыхал его. – Не ограбь детей, ради Христа, не ограбь, – я тебе из того капиталу пять тысяч серебром отказываю…
– Не надо мне твоего, брат! Не обижай меня занапрасно. Ты только скажи, как их найти в амбаре, – как бы не расхитили.
Чуть было мы с Мишуткой не соскочили в это время с печи, потому что, ровно гром, голосом своим больной прокатил по избе и весь скорчился в толстый клубок.
– Гони мух из овса! – кричит он так, как от него никогда не слыхали. – Деньги они у меня все поедят… Обступили всего меня черные псы, обступили с огненными глазами. Отгони, братец, от меня черных псов, – Ванюшка с ними не сладит. Востры у них когти-то очень, грудь они мне всю разорвали и огня туда наложили. Деньги, братец, с сиротами с моими пополам раздели, только не грабь их. Бог взыщет с тебя, ежели их ограбишь… Это я тебе верно говорю… Вон, вон со двора, владимирец, ты у меня жену отнял, я тебя за это и убил, а не за деньги. У меня своих сто тысяч в амбаре под овсом лежат. Ох! Изъели меня совсем черные псы, внутренности мои все из меня вон они вытащили. Отгоняй, отгоняй их от меня, брат! Мы ведь с тобой единоутробные…
– Ванюшка! – говорит коломенский брат. – Поезжай скорей к становому в стан – объявить ему об отцовских капиталах следует, а то обкрадут нас.
Обманул неразумного мальчишку дядюшка хитрый да в амбар скорее. «Я, – говорит, – Ванюшка, караулить деньги буду».
Спугнула нас с Мишуткой эта суматоха с насести. Со всех ног бросились было мы домой бежать, голубя не дождавшись, и только когда мы по переулку, в какой одна сторона Липатова амбара выходила, на всех рысях скакали, рев как бы скота какого услышали.
Много щелей в сельских амбарах, так мы с Мишуткой взяли себе по щелке и смотрим, что такое делается в амбаре.
– Не бойся, – говорит мне шепотом Мишутка, – это, должно быть, доможил[6] об хозяйской смерти плачет и убивается.
– Нет, я не боюсь. Только ты не мешай мне смотреть.
И руками и ногами коломенский брат разрывал Липатов овес, а сам урчит даже, как голодный медведь, досадовал, должно быть, что не скоро овес разрывается…
Только дорылся он и до горшков с деньгами, и почал он те деньги и в мешок сыпать, и в карманы класть, и рот даже себе набивал ими, а сам все урчит…
Вдруг остановился он, и видно нам, как глаза у него в темноте, словно дерево гнилое, светятся. Остановился и задумался. Слышим мы, как он сам с собою говорить начал:
– Господи! Что же это такое делаю я? Ведь я сирот граблю, брата своего единоутробного, у малолетних сирот имение ворую. Сгинь, пропади, искушение дьявольское!
И начал он сызнова деньги из мешка вытрясать и в горшки опять класть…
– Ограбят, ограбят сирот – и без
