ясная, что на шляпках покрупнее можно было различить насечку.
Узкой прокопанной в сугробах тропинкой Кудыка приблизился к воротам об одном полотне и, вынув брус, с трудом приотворил заметенную калитку. По тихой улочке, страшно сопя и громко хрустя настом, кто-то шел, направляясь к дальнему концу слободы, – темный, косолапый и с посохом. А может, и с колом…
– Плоскыня, ты, что ли? – наудачу окликнул Кудыка.
Косолапый обернулся, набычился. И впрямь Плоскыня.
– А то кто же! – всмотревшись, чьи ворота, мрачно бросил он.
– Куда это ты до свету наладился?
– Иех! – вскрикнул в сердцах Плоскыня. Сгреб с лохматой головы лохматую шапку, хотел было швырнуть под ноги, но, схваченный морозом за уши, тут же нахлобучил снова. – Ну попадись она мне только под правую руку!
– Жену, что ль, опять ищешь? – сообразил Кудыка.
– А то кого же! – гаркнул Плоскыня. – Проснулся – хвать! Нет ее!.. Ну, Докука! Я те покажу, как чужих жен с панталыку сбивать!..
– Думаешь, у него она?
– А то у кого же! – Плоскыня ухнул, ударил колом в наст и захрустел дальше.
Кудыка покачал ему вослед головой, однако личико у самого было лукавое. От самого-то от Кудыки жена давно с греками сбежала, оставив ругательное берестяное письмишко. Да перед тем еще зуб кочергой выбила… Смеялся тогда Плоскыня над Кудыкиной бедой, ох, смеялся…
Ухмыляясь, Кудыка запер уже калитку, когда снаружи снова захрустел наст, послышались зычные голоса, а потом кто-то грянул кулачищем в воротину, чуть с верейного столба [10] не сорвал.
– Открывай!
Кудыка заробел, но не слишком. В зазорах меж досками полоскались алые отсветы, щели словно облизывались. Раз с огнем пришли – значит не от Кощея.
– А ты кто таков, – сердито спросил Кудыка, – чтоб горло драть!..
– Княжья рать, – складно рявкнули с той стороны. Кудыка вспотел на морозе и кинулся отваливать подворотню. С натужным визгом отъехало, деря наст, дощатое полотно, и во двор, высоко подняв стеклянные греческие лампы, ступили человек семь в кожухах, из-под которых виднелись кольчуги. Первым, раскидывая короткими крепкими ногами полы медвежьей шубы, шествовал дородный Блуд Чадович.
Суров был боярин: из-под горлатной шапки седоватая грива; лик, ежели сбоку смотреть, точь-в-точь как у зубра; глаза строгие, чуть навыкате.
– Так какой же это Докука? – с негодованием вопросил боярин, сунув лампу едва ли не в лоб хозяину. – Это ж Кудыка, он мне о прошлом годе шишимору в терем подсадил, лоботес!
– Кудыка я, – сдавленно подтвердил Кудыка, кланяясь. – А Докука – он, непутевый, на том конце слободы живет…
Блуд Чадович издал досадливый рык, повернулся и молча вышел. Храбры [11] расступились, пропуская боярина, и поспешили следом. Последнего Кудыка изловчился поймать за рукав.
– Брате, а, брате…
Тот
Верейный столб (берендейск.) – на коем воротное полотно навешивают
Храбр (берендейск.) – гридень, кметь, ратник
