style="font-size:15px;"> Вагановой! – каждое слово из этого выученного наизусть названия хотелось произносить отдельно, чётко, с самой большой буквы, по слогам, важно и гордо, с восклицательными знаками.
Не каждому дано не только входить сюда, но даже выговаривать эти длинные, казавшиеся особенными слова. Теперь он имел на это полное право, он был не посторонним, это было его – его родное, его собственное! как дом, как семья! – самое лучшее в мире (это правда, а не детское выражение!) Училище.
Колыбель танца.
Святая святых балета.
– Здравствуйте, ребята! В эфире «Пионерская зорька»! – больше он никогда не слышал этих утренних позывных: ежедневная радиопередача начиналась без двадцати восемь, а он в это время уже садился в трамвай номер пять.
Занятия начинались в восемь тридцать, но ведь надо было доехать, успеть переодеться. Это навсегда осталось в памяти: ранним утром он спешит на трамвайную остановку – особенно помнятся тёмные ленинградские зимы, мороз подчас до двадцати градусов, но это не было причиной пропустить хотя бы один день занятий, не встать вовремя… норма для дисциплинированных детей спорта и балета.
Наверное, кто-то бы сказал, что это потерянное детство. Да, такие дети взрослели рано, моментально становились самостоятельными, не интересовались ерундой вроде игрушек и детских шалостей – потом они ни о чём не жалели. То якобы потерянное детство равняется ещё одной, почти взрослой, очень интересной и насыщенной жизни.
Начиналось с муштры: ранним тёмным утром замёрзшие мальчики стоят у станка лицом к серой стенке, их заставляют снова и снова (по много-много раз, не сосчитать!) делать одни и те же движения… ему казалось, что он был к этому готов.
Оказалось, что Вагановское – вовсе не то же самое, что Дворец пионеров.
Это уже не самодеятельность, где всё-таки на первом месте были танцы, где их иногда хвалили не за результат, а за попытку его достичь, где требования к танцорам были на порядок ниже: это же просто дети, юные пионеры, сегодня они пляшут, а завтра сдают ГТО, поют, маршируют или играют в «Зарницу», мы просто растим всесторонне развитого строителя коммунизма, танцы – это для радости.
Да, там тоже были занятия у станка, была дисциплина, был профессиональный подход педагогов, но здесь… казалось, что всё началось с самого начала, причём на каком-то новом, более суровом витке.
Он думал, что умеет тянуть подъём. Что у него хорошее грандплие, что он тысячи раз делал батманы тандю… нет, всё не так, надо ещё лучше, ещё точнее.
Выше, шире, ниже! Чётче, круглее, жёстче!
Руки, плечо, колено! Препарасьон!
Команды следовали за командами, замечания сыпались, похвалы не дождёшься, и мальчики повторяли и повторяли эти, казавшиеся уже почти бессмысленными, отдельные, вырванные из живой плоти танца, мёртвые движения. Которые как будто превратились в самоцель… когда же мы будем танцевать, когда?! Скорее бы… но зимы в Ленинграде тёмные и длинные, до белых ночей далеко.
Он поступил в экспериментальный класс: обычно в Вагановском учились восемь лет, а им предстояло пройти ту же программу всего за
