пожалуйста, мне лицо. А то, сам понимаешь, руки не поднять.
Послышалась возня и кряхтение. И вот теплая человеческая ладонь аккуратно касается моей щеки.
– Ты голый, что ли? – улыбнулась я. Видимо, фамильяру надоело сидеть в шерстяном тельце.
– Извини, Ась. Не должен я был говорить тебе это все. – С неподдельной виной в голосе ответил он мне. – Никогда не думаю о последствиях.
– Бестактный, хамоватый тип. Но ты мне нравишься. Садись, я расскажу тебе о своих шрамах. – Не хотелось вспоминать об этом, но хранить в себе столько лет эту боль мне надоело. Да и те страдания померкли перед новыми.
– Не стоит. Я ляпнул, не подумав. – Пытался оправдаться кот (который уже и не кот). – Тебе лучше отдохнуть.
– Нет. – Твердо сказала я. – Рано или поздно тебе вновь станет интересно. Как ты знаешь, я с самого рождения кочевала по детским заведениям. Дом малютки, детский дом, интернат. В четыре года меня решила удочерить прекрасная семья. Своих детей у них не было – моей приемной матери удалили матку после автокатастрофы. Не знаю, что именно тогда произошло, но, как я позже узнала, она была на седьмом месяце.
После сбора всех документов, меня перевезли в частный дом с огромным двором. У них там был шикарный сад, клумба, даже красивые кованые качели. А в доме меня ждала своя отдельная детская. Знаешь, ребенку, который привык жить с пятью одногодками в комнатушке и делить со всем детдомом два туалета и душ, это казалось раем. Игрушек было навалом, а холодильник всегда забит вкусностями – о чем можно еще было мечтать?
Но в один момент у моей новой мамы что-то перемкнуло. Не смогла я заменить ей родную дочь. Когда мне было пять, она пришла ко мне в спальню. Отец остался работать на ночь, подменяя коллегу, и в доме мы были одни.
Господи, я никогда не забуду ту ночь. Меня разбудил тихий шепот. Испугавшись, я попыталась рывком встать с кровати, чтобы побежать в родительскую спальню. Но она привязала мои длинные, еще ни разу не стриженые, волосы к кровати. Привыкнув к темноте, я заметила маму – она сидела у детской кроватки, которую запретила убирать отцу. Словно ждала, что ее не рожденная дочь еще придет к ней. Мы долго просидели так, может час, а может и два. Я умоляла ее отвязать меня, просила прощения за все, что натворила. За детские шалости, за привязанную консервную банку к хвосту их собаки. Но она все молчала.
А потом её прорвало. Говорила и говорила, словно пыталась оправдать себя за то, что будет делать. Из всего сказанного, мне запомнилось немного. Ей снилась дочь. И плакала, что ей одиноко, что так хотела увидеть мир, что моя – наша – мама предала её, взяв меня. Приходила к ней каждую ночь на протяжении всего года, что я жила с ними. Мама сопротивлялась, но в итоге сдалась.
Она резала ножом, протыкала толстой цыганской иглой, со всей ненависти била меня толстыми книгами детских сказок, купленных не мне, а своей дочери. Когда мама начала молоточком для отбивных ломать мне молочные зубки,
