выпихнуть, то ли наоборот, утешали и поддерживали.
Перед рассветом явилась Черна, прошла напрямки через двор, уверенно нагнулась – словно ей дано видеть сквозь корни – и выдернула первую ученицу из ее тайника. За шиворот, как неразумного псаха, поволокла, не спрашивая мнения и не поясняя своих действий.
Старый анг лежал на узкой постели прямо, неподвижно. Только глаза его, кажется, жили в прорезях пергаментных смятых век. Минуло немного времени с прошлой встречи, но анг уже погас, и это было – необратимо. Милена прежде видела умирающих и знала, как свет покидает тело, которому суждено вскоре остыть. Иногда зыбкое, неровное свечение человечьей души казалось восстановимым, среброточивые могли помочь, да и сама Милена просила – и дважды ей казалось, что добивалась понимания… Для старого анга просить было бесполезно. Он теплился, как угли, покинутые живым огнем, но еще не утратившие память о нем. еще взблескивал во взгляде словно бы издали, свет не спешил уходить и прощался с миром.
– Моя ошибка и моя вина, – едва слышно выдохнул анг, перемогая слабость. – Не тебе платить. Но… помни о силе и душе. Важно.
– Буду помнить, – запинаясь и ощущая себя мертвее уходящего старика, выговорила Милена.
Не падала она на подкосившихся ногах только потому, что за шиворот держала железная рука Черны. Не закрывала глаз, словно бы проколотых взором Тэры. Не могла замкнуть и ушей, упрямо воспринимающих неразличимое в иное время биение сердца старого анга. Все слабее и медленнее…
С того серого предутрия Милена избегала Светла. Парень выправился, утвердился в мире живых медленно и вроде бы через силу. Все последующие годы Милена не шутила с ним недобро, предпочитая даже Ружану за спиной парня – не трогать. Но замок довольно мал, и всякий взгляд на Светла, пусть случайный, оживлял в памяти тот день, когда Милена приобрела ночной кошмар, а будущий псарь едва не разучился улыбаться.
– Я так и не поняла себя, – пожаловалась Милена одному из людей в зеленых одеждах. – Плохо мне, понимаешь? Не мой мир, да я и в своем-то была вроде как – не в себе…
Человек сидел у изголовья больного и дремал, неловко прилипнув щекой к холодной стенке машины. На приснившуюся – наверняка он так полагал – жалобу не отозвался, лишь поморщился и завозился, норовя отгородиться от пустых разговоров.
Милена утратила интерес к людям в зеленом и снова взялась изучать мир плоскости, отчаянно и тщетно разыскивая живое серебро. Увы, никто не нес в душе значимую его толику. Не всматривался в окружающих, не улыбался случайным прохожим, не провожал их непрошенным добрым напутствием. Люди муравейника держали свои души многослойно закутанными, словно сберегали скудное тепло в лютую стужу. Люди суетились, жили чем-то мелким, пустым в смысле корневого, главного для мира Милены, понимания.
– Плоскость, мир без ответа
