но когда он прерывается, чтобы перевести дух, я спрашиваю его:
– Тебе понравилось то, что было внутри «Вагона»?
Мой спутник застывает и с изумлением восклицает:
– А что, можно было зайти внутрь?!
…Нет, мне не нравится современное искусство. И ровесники не нравятся, батюшка. И печенье, кстати, тоже не очень…
Мне нравится Козин: «Не уходи-и, тебя я умоля-яю…»
– Потому что ты какая-то советская! – мстительно говорит мой ровесник.
Гагарина не видела, но я его люблю
– В моём детстве были совсем другие банки сока. И вкус был лучше. И по цене дешевле. Помнишь? Магазин на углу 6-й линии? Двадцать рублей стоило. Или меньше? И, мне кажется, натуральнее было.
Я остановилась, удивившись, с какой легкостью вырвались из меня эти слова. Это было так естественно, что моя подруга не заметила, как мы разминулись в веках. Такие разговоры я слышала только от своих родных древних греков и их друзей, таких же древних греков, определяющих время по палкам. Чьё детство прошло под знаком улыбки Гагарина. Люди чёрно-белого кино.
Мама любила с усмешкой повторять, что «советские мужчины были лучше. У них было очень много свободного времени, а свободное время располагало к мечтательности, стихам и всяким крамольным мыслям, которые так нравились девушкам. И советские девушки были лучше: им нравились эти советские мужчины».
А советский мужчина папа всегда искал в ларьках с мороженым эскимо на палочке, и чтобы обязательно обернутое в фольгу. В детстве я смотрела на папу и не понимала: ну как можно фанатеть от такого дурацкого мороженого? В нём нет ни сгущёнки внутри, не шипучки, оно не красит язык в синий цвет…
Зато я до сих пор покупаю жвачку «Лав из…». И мне нравится чёрно-белое кино. И человек из Коктебеля.
Человек из Коктебеля
В сентябре в Коктебель в Дом Волошина едут гости. Хозяина нет дома, а они едут и едут. Потому что однажды он их пригласил: «Войди, мой гость, стряхни житейский прах…»
Вот и входим. Весёлой радостной гурьбой читать стихи и пить крымское вино.
– Почему ты уехал тогда из Коктебеля?
– Чтобы ты меня заметила.
– Я заметила тебя в первый же день. И мысленно назвала тебя «иностранцем».
– Почему?
– Не знаю. Потому что у тебя очки.
– При чём здесь очки?
– Ты был в очках, ты был угрюм, ты был вне доступа.
Новость о его отъезде застала меня на семинаре по прозе. В одну минуту я возненавидела всех прозаиков, читающих в это время свои рассказы. Особенно господина С., который затянул какую-то историю о поездах из Москвы в Питер, о бессонной ночи и о том, что он так и не узнал имя той прекрасной девушки. Может быть, сюжет был несколько иной. Но мысль автора просвечивала через каждое слово. Это была мысль о единственном, неповторимом и многогранном его «Я».
Этот человек был
