и с названием «Чертовщина» в журнале «Смена». Сентябрь, 1989).
«Ниоба», Национальный музей Рима.
Ниоба – символ смерти. Это слова Бориса Стругацкого. История Ниобы, Лето и детей обеих богинь, для меня подсказка к аутоагрссивности и автоэволюции. Кстати, в свое понятие автоэволюции Лем не вкладывал идею личностного бессмертия. «Смерть» для него и как для человека, и как для ученого-фантаста, не была актуальной проблемой. Вот, что уж точно, имея в виду Станислава Лема, Фантасия – жена Разума и прислужница Мудрости. Весьма непривлекательная особа, если посмотреть, не фантазируя (sic!)
«Не ищем мы никого, кроме людей. Не нужно нам других миров. Нам нужно зеркало […]. Мы хотим найти собственный, идеализированный образ, это должны быть миры с цивилизацией более совершенной, чем наша. В других мы надеемся найти изображение нашего примитивного прошлого» (Станислав Лем о «Солярисе»).
Автопортрет моего брата, Павла Юрьевича Черносвитова, ученого, философа, путешественника, романтика. Это он на Шпицбергене.
Андрей Тарковский боялся смерти. Этим объясняется его дружба с Джуной. Но он не хотел афишировать свои отношения с Джуной и я точно не знаю, принимал ли он у нее сеансы гипноза. Джуна была заинтересована в Тарковском, ибо надеялась, что он снимет ее в одном из своих фильмов. Она хотела, пусть в эпизоде, чтобы Андрей снял ее в наряде персидской царицы. Известный художник, который принимал сеансы у Джуны, нарисовал ее портрет в этом наряде. Тарковский не отказывал Джуне, но все знали, что в никакой фильм Тарковского Джуна не попадет. Станислав Лем встречался с Андреем в квартире у Джуны. Ее гипноз на Лема не действовал и страха смерти он не испытывал. Он неистово искал, что там, за «горизонтом Жизни», и его поиски приводили к оному – Всевышнему Разуму. Так появился Солярис.
Я думаю, что моя дружба с Андреем также объяснялась его страхом смерти. Со слов Джуны, я интересовал его, как врач, а не как личность. Когда я Джуне сказал, что я считаю, что мы с ним будем друзьями, Джуна мне возразила, что «не будите… Андрея не интересуется психологией и психологами, он интересуется Вселенским Разумом». Я пересказал Лему наш разговор с Джуной, и что я расстроен, и сожалею, что загружал Андрея психологией. Я как раз сдал в журнал «Москва» Вере Дмитриевне Шапошниковой несколько своих психологических рассказов. Рецензию на мои рассказы написал Михаил Шолохов: «Удивительно прекрасный материал! Срочно в набор!» Но «куратор» Москвы увидел в моих рассказах подражание западным писателям и именно в психологизме. Например, автору «Над пропастью во ржи» и «Хорошо ловится рыбка-бананка». Получилось, что «куратор» с Андреем были одного мнения в отношении психологии. В СССР психологии ведь не было. Мой друг Михаил Ярошевский был историком западной психологии, а,
