замуж, родители строго-настрого запретили ей приглашать их на свадьбу. Она расстроилась, ведь тётина семья не сделала ей ничего дурного. Наоборот. Но тётя не стала обижаться. И при первом муже, и при втором, она регулярно приходила к племяннице то с кулём картошки, то с сумкой свежей моркови и свеклы, всем делилась, что было в своём огороде или росло на дачном участке. Так и носила, пока не умерла. Но дружба между двоюродными сёстрами осталась.
Изредка, сначала с тётей, а после и с её дочкой заходила речь о том человеке, которого она ни разу так и не видела. Называть его отцом она не хотела. Отцом для неё был тот, кто находился рядом с её матерью всё её детство и так и остался в семье до старости. Но в глубине её обиженной души, что-то, по-видимому, шевелилось. Какой-то непроизнесённый вопрос. Постепенно она узнавала новую для неё информацию. Женился тот человек в молодости по любви. И плодом той любви стала она. Зарабатывал он в ту пору хорошо и собой был пригож, но рано пристрастился к спиртному и нехорошей компании. Был тщеславен. Любил бахвалиться. А если пил – то до одури. Начал играть в карты на деньги. Проигрывался дотла. Спьяну не раз вымещал злобу на жене, кричал, что продаст её и ребёнка за карточные долги. Протрезвев, ничего такого не помнил.
Однажды после очередной мужниной попойки и скандала, она забрала ребёнка и сбежала из дома в прямом смысле куда глаза глядят. Когда до него, протрезвевшего, дошло случившееся, он принялся её искать, но не нашёл и запил опять. Вместо того, чтобы как-то собраться, он начал стремительно опускаться, заливая своё горе спиртным. Естественно, его родители были в курсе событий. Однажды, они устроили такое застолье втроём, что родители, напившись, заснули, а их сын впал в белую горячку. И случилось страшное…
Разумеется, он ничего не помнил, но все улики очевидно указывали на него. И его посадили за двойное убийство в невменяемом состоянии. Впрочем, ни соседи, ни близкие и не сомневались в его виновности. Работал он прежде лесорубом, даже в передовиках числился, вот и порубил спящих родителей… на дрова.
Много воды утекло с тех пор. Отмотал зека положенный срок, выпустили его, а возвращаться некуда: ни кола, ни двора, ни семьи, ни угла, ни работы: какому работодателю и где теперь нужен душегуб – убийца отца и матери? Никому. Совсем он опустился. Снова запил. Забомжевал. Начал болеть, заговариваться. Разбил его паралич. И появился у него, наконец, свой казённый угол – койка в доме инвалидов. Сидит в инвалидной коляске, в окошечко смотрит, старенький. Правда, говорит теперь не всегда понятно, нечленораздельно.
Когда она узнала от двоюродной сестры о том, где он теперь, то не сразу, но решилась его навестить. Приехала на своей машине, поставила её во дворе напротив инвалидного дома и зашла в своей норковой шубе в его комнату со стоячим тяжёлым воздухом, какой обычно бывает в помещениях с малоподвижными инвалидами. Стоит возле его коляски,
