говорили Аленке:
– Какой у тебя папка молоденький!
В садике детишки расспрашивали ее, и она приносила это непонимание домой:
– Нянека! – Так она меня называла. По-видимому, смесь «Генека и Нянька» -почему у меня папа молодой, а мама (не понимала, что это – бабушка!) такая старенькая?!
Мне было тогда четырнадцать лет! А маме – всего-то сорок семь.
Невероятное стечение обстоятельств и странная параллель. В 1941 году мамин папа, мой дед, Михаил Леонтьевич Возвышаев, ушел на фронт добровольцем, хотя имел бронь, так как был председателем совхоза «Киселевка».
Случилась беда. Мамину маму, бабушку Катю (ни фотографии ее, ни даже отчества нет, да и бабушкой она не стала, осталась только в нашей памяти…), прижала сдававшая назад машина… Сестры Возвышаевы остались сиротами.
Брат отца, Григорий Леонтьевич, был в это время в тюрьме. Оттуда попросился на фронт. Ему разрешили, но по дороге он сбежал, чтобы на полчаса увидеть детей и жену. Через 30 минут в ворота уже ломился наряд НКВД.
Странным образом, брату деда, не накрутили срок, а просто отправили в Мордовию на пересыльную воинскую часть, а потом на фронт.
Ни дед, ни его брат не вернулись с фронта. Дед Миша пропал без вести в 1943, дед Гриша пал в бою в феврале 1944 года в Беларусии.
Мама Роза с сестрой Тоней и старшей Марией, остались сиротами. Дед (!) не взял их к себе жить. У него уже жила куча снох и 7 внуков и внучек.
Маму с сестрой Тоней отправили в Федяшевский детский дом, Ясногорского района Тульской области. У самой Маши уже была дочка Люба и муж на войне (так же, как и все мои деды, он не вернулся с войны). Маша, конечно же, осталась дома.
Там сестры пробыли до 1947 года.
О детском доме, почему-то, у мамы остались очень теплые воспоминания. Все испортило злополучное падение зимой в речку Синетулица и ревматический порок.
Потом их отвезли на завод «Красный Октябрь» в Тулу. Поселили в заводском общежитии.
С тех пор, у мамы стойкое убеждение, что сирот и брошенных детей не должно быть! И эта уверенность, видимо, передалась и мне.
Я вел Катюшку за маленькую ручку, слушал ее непереводимое лопотание и слезы катились из глаз. Так мне было жалко её, Алёнку, маму с сестрой, бабу Катю, и всех-всех ненужных и брошенных детей. И сам себя я чувствовал ребенком, выдернутым из домашнего тепла…
Сидел на лавочке и целовал ее грязные ладошки и щечки, и сопливый носик. Она прижималась ко мне и все говорила:
– Не пьячь, дяка. Скоё мама пидёт…
Пришла медсестра и забрала Катюшку.
Я спросил: -А завтра можно я с ней опять погуляю?
– Конечно, приходи в одиннадцать, после обхода! Что, по своим, небось, скучаешь?
Я кивнул, глотая всхлип.
Я ждал весь вечер. Утром еле дождался обхода и скорее на улицу.
Катюшку не выводили. Я ждал до двух часов дня,
