колосья, цвета волос любимой девочки, размыкаются надо мной, а за ними глубокие синие небеса, как её глаза!
Треск кузнечиков, покалывание тела колосками, через тонкую мокрую майку, ощутимый жар Хлебного Поля!
Шорох и раскатывание в ладонях твердых хлебных зёрен…
Откуда это!? Я насквозь городской, ни бабушки в деревне, ни даже дачи, у меня нет…
Просто я вырос здесь!
***
Сколько раз призывал себя: – прекратить, не безвредные манипуляции, с ностальгией по детству в лагере! Ну или, хотя бы, мыть руки и голову, хозяйственным мылом, после!..
Это одновременно и наркотическая эйфория счастья, и боль опустошения!
«Нелепый» лагерь, он так врос в меня, что стал частью меня. Мне казалось, что он будет всегда!
Он столько всего мне дал, что мои ничтожные попытки, как-то отплатить ему за это, оцифровать эти, обострённо просветленные воспоминания, так и останутся бледной березовой рощицей, не выпустившей ранней весной, под солнце, микроскопические зеленые листочки. А теперь, уже и вовсе, заросшей бурьяном и заглохшей, обратившейся в задичалую «крепь»…
«Комсомольское затмение августа», «Березовый апокалипсис» – лишь одиночные, неясные пиксели на не прорисованной объемной картине! Серебряные, тридцатиметровые, стволы подпирают самый верх неба и непроглядную глубину бесконечного леса.
Страна, официально, была атеистической, но березовая роща, и сам лагерь, стали нашей совестью и религией! Нашим зеленым храмом под синим, бескрайним небом детства.
Взрослея, я не расставался с ним.
Долго работал на заводе, содержавшем лагерь:
– весной убирались в лагере, ремонтировали дачи, готовили его к заезду детей,
– каждый год участвовал в «зарнице» в качестве судьи,
– зимой, все выходные выезжал на лыжную базу в лагере,
– осенью, в самом начале сентября, когда стоят еще теплые дни и вечера, с пятницы по воскресенье, с семьей там же, на заводской турбазе, которой становился наш лагерь.
Путевки в охотхозяйство «Рудневское» брал, только чтобы бродить, в основном, вокруг лагеря. Там зверя совсем мало. Стрелял, по пням и весною на вальдшнепиных тягах.
Разве можно забыть, как в апреле, после «тяги» приперлись в лагерь к сторожу «Водяному» – дяде Володе. К тому самому, который прикрывал нас в изоляторе, своей дубиной и фуражкой! Хотя, ему больше подошло бы – «Леший», но на заводе, он работал сантехником-водопроводчиком, и потому приросла кличка «Водяной».
На ГАЗ-66, двенадцать пьяных охотничьих рыл! Я не пил с ними, и поэтому долго собирал по кустам, наших охотников, уставших от «бутылочной тяги»! Штук шесть вальдшнепов отдали дяде Володе.
Темень. Он усадил нас под навесом и зажег электрический фонарь над столом. Вытащил и поставил на стол два ведра сока! Одно – березового, другое кленового!!!
