ни подбородком и с видом заговорщицы заглядывала в глаза и шептала: «Леночка, двадцать девятого после работы ко мне, я с Иосифом Всеволодовичем договорилась, всех отпускает пораньше. Девочки обещались, ничего особенного, ненадолго, коньячок, курочку пожарю (уже купила – хорошая), конфеты, посидим часочек-другой, песни попоем». Все, конечно, соглашались – трудно отказывать, глядя в глаза просящему. Но за два дня до нового года, когда можно под благовидным предлогом улизнуть с работы, тащиться на нудные посиделки к молодящейся притворно-веселой женщине? И это вместо того, чтобы, пользуясь ранним будним временем, столь приятным из-за отсутствия в магазинах рабочего люда, носиться по городу в поисках подарков домашним и какой-нибудь дефицитной снеди на новогодний стол? Да девчонки весь год ждут этого дня! Плюгавенький Йосик строго блюдет должностную инструкцию и никого никогда просто так не отпускает, даже накануне женского дня ждет специального распоряжения высшего начальства. И переплетчицы, и нормировщицы, и бухгалтерши с библиотекаршами, все с тюльпанами и пьяные, и даже мужики из печатного и наборного цехов, пошатываясь, уплывают уже далеко за проходную, когда Йосик, поджав губы, только звонит наверх, и, вздыхая, говорит: «Сокращенный день, девочки, можете идти».
Все знают, за что Любке такое послабление со стороны Йосика: хочет опоздает, хочет, уйдет пораньше, может и на работу не выйти, а может и весь коллектив отпросить к себе на день рождения. Все знают, но никто ей не завидует, напротив, жалостливо презирают. Во-первых, Йосик из разряда карманных мужчин – росточком не вышел, при этом еще и страшен как черт – сам лысый, а из ушей такие кудри черные прут, что хоть наверх зачесывай, глазки злые маленькие, лоб сморщенный, нос как клюв хищной птицы. Одного взгляда на это тщедушное тельце достаточно, чтобы увидеть все его пороки и проблемы со здоровьем. Во-вторых, характер у него мерзкий, деспотичный. И при всем при этом этот недоразвитый «Наполеон» пожизненно женат на нормировщице Жанке. Ох уж эта Жанка! Поперек себя шире, высокая, суровая бабища с большими коровьими глазами и черной порослью под носом. И как только Любка не побоялась? Впрочем, Жанке, казалось, собственный муж был до лампочки, все радости жизни ей давно заменили романы в мягком переплете и корзиночки с маргариновыми розочками и сливовым повидлом из кафетерия фабрики. Приходя на работу, она безостановочно поглощала и то, и другое, и дома, наверное, занималась тем же.
Йосик давно положил глаз на Любку, еще когда она молоденькая в платьице в цветочек, похожая на Гурченко, поющую про пять минут, первый раз переступила порог корректорской. Девочки-сослуживицы ее сразу приняли: открытая, веселая, с юморком, взаймы всегда даст, работы не боится, не выпендривается, как некоторые «красавицы», ничего лишнего себе не позволяет. Йосику оставалось только смотреть, да вздыхать.
Сидела Любка за одним столом с Женечкой, которая недавно вышла замуж за инженера, и потому чувствовала себя причастной к небожителям. Инженеры на фабрике были кастой привилегированной: никто точно не знал, чем они занимаются, большую часть дня инженеры проводили в курилке, пуская друг другу дым в очки, но при этом оклады у них были самые высокие. Женечка пребывала в эйфории, ей хотелось творить вокруг себя добро и сеять любовь. Она придумала, как избавить свою подругу от чрезмерной опеки со стороны начальника, да и вообще устроить Любкину жизнь. У мужа-инженера был друг, тоже какой-то интеллигент голубых кровей, пьющий благородные напитки. Вот и отправились они на совместный променад по вечернему парку – Любка под ручку с интеллигентом и Женечка с мужем-инженером. Вот об этого то инженера и разбилась вся Любкина жизнь.
Все знали, одна Женечка ходила в прежнем упоении и ничего вокруг себя не видела. Все молчали – жалко Женечку, Любку же дружно возненавидели, но только шушукались за спиной: «Пустила наседка лисицу в курятник, поутру петуха недосчиталась». Муж-инженер гнева на себя почему-то не навел, он вроде как в стороне – такая же Любкина жертва. До Женечки, наконец, дошло, когда однажды вечером ее Иван Сергеевич собрал свой скромненький чемоданчик и перешел в соседний подъезд, где у Любки была комната. Другая бы на ее месте глаза выцарапала «подружке», но Женечка скандалить не стала, уволилась по-тихому, и, не дожидаясь развода, уехала к маме в Москву. Иван Сергеевич даже чемоданчик не успел разобрать, так и вернулся в свое разоренное супружеское гнездо, прихватив с собой еще и пару сумок с Любкиными платьицами в цветочек, а ля Гурченко. Конфронтация перешла в открытую, девочки шипели как змеи, и распекали бывшую подругу на чем свет стоит. «Но, миленькие вы мои, – оправдывалась Рыжова, – это ж такая любовь, сердцу не прикажешь. Он же такой умный, такой добрый, такой порядочный». Не уговорила – замужние девчонки из корректорской, все как одна, с ужасом представляли себя на месте несчастной Женечки. Рыжову игнорировали. Впрочем, она скоро смирилась, началась для нее жизнь замужняя – спокойная и тихая. В обед она бежала в кулинарию на углу и, отстояв там длинную очередь, покупала котлеты по-киевски, столь любимые Иваном Сергеевичем, чтобы вечером праздновать семейную идиллию, пожарив их с картошкой. Бывало, что Ритка Арбатуева, по прозвищу "Татарка", большая любительница вкусно пожрать, украдет у Любки ее трофеи (стол Рыжовой
