обрушилась на братьев и раздавила их. Склоны горы окрасились кровью монахов, а земля не выдержала мощного удара, и трещины разошлись во все стороны, превратившись в степные балки и пещерные ходы.
Далай-лама горько оплакивал своих сподвижников, и слезы его заполнили котловину, расположенную невдалеке. Потом вода под палящим южным солнцем высохла, остался густой рассол – рапа. Потому и назвали люди образовавшееся из слез озеро Тускел, тус – соль по-казахски, а кел – озеро.
А упавшая гора, от которой при падении откололись куски, стала напоминать своими очертаниями голову собаки и получила название Басит-ола, бас – голова, ит – собака».
Полного, стопроцентного кайфа от передачи получить Зое Васильевне не удалось: за забором, у соседей слева, происходила баталия. Телевизор не мог заглушить звуков сражения, поскольку окна были открыты из-за жары круглые сутки – скорее по традиции, чем в слабой надежде на возникновение какого-никакого сквознячка. Палило немилосердно уже с утра.
– Поведешь на Волгу?!! – визгливо выкрикивал Данька, шестилетний внук соседки Любы.
В крике Данилы звучали жажда бури, сила гнева, пламя страсти и уверенность в победе, как у Буревестника пролетарского писателя Максима Горького. Люба мирно бубнила в ответ что-то успокоительно-неразличимое.
– Я не хочу после обеда! Я хочу сейчас! Я умру до «послеобеда»! – верещал Данька.
Люба все бубнила.
– Не хочу я твоего борща! Я купаться хочу! И мама с папой тоже не хотят! И ничего ты им не скажешь! Я сам им скажу, что ты меня обижаешь!
– … паршивец! – прорезался голос Любы. – Ты хочешь меня с ума свести?!
– Это ты меня сведешь! Я тут сопрею до послеобеда! Вот они придут с работы, а я тут уже сопрел и с ума сошел!
– Катись отсюда! Сказано тебе – после обеда!
Данька, судя по всему, укатился. Но недалеко.
Бух-бух-бух! – после минутной тишины донеслось с соседского двора. Зоя Васильевна не удержалась – выскочила на крылечко посмотреть, что за «бух» такое. Как раз реклама началась.
У Любы, как и у нее самой, в огороде стояла банька. У стены баньки, под навесом, была сложена аккуратненькая поленница дров, довольно высокая. Дома уже давно отапливались газом, а бани у многих – дровами, по старинке. На самом верху поленницы стоял Данька, возвышаясь над забором в полный рост (и как забрался?) и методично, не торопясь, швырял по полешку вниз.
– Ах ты стервец! – заголосила тоже выскочившая на «бух» из летней кухни Люба. – Что ж ты творишь! Отец полдня укладывал! Слезай немедленно!
– Поведешь на Волгу? – хладнокровно поинтересовался мерзавец, приостановив на время процесс разрушения поленницы.
– Шиш тебе, а не Волга! Теперь и вообще не поведу! И после обеда не поведу!
Два полешка последовали на землю одно за другим.
Люба взвыла, словно пронзенная
