style="font-size:15px;"> – Ва алейкум салом, дусти азиз!
– Саломатиатон чи тавр?
(Ну конечно: вежливость требует прежде всего поинтересоваться моим здоровьем.)
– Хамааш нагз, ташшакур. Азони худатон чи? Ахволи хонуматон хубаст?
Он, улыбаясь, обрадовал меня вестью, что и у него, и у жены его со здоровьем все в полном порядке:
– Ташшакур, хама кор хуб.
Ему, персу, конечно, удобнее было говорить на почти родном таджикском, чем мне. Но я старался не ударить лицом в грязь. С таджиками у меня были давние дела: ислам из их краев уже много лет шел к нам плотной струей, не менее мощной, чем с Кавказа, Волги, Приуралья и Саудовских банков.
– Дер боз камнамоед! – слегка упрекнул он. – Корхо чи тавр, чи гапи нав?
– Ташшакур, – поблагодарил я. – Хаво хунук шуд. Ман ба хунуки токат надорам.
Он усмехнулся. Ссылка на холодный климат России, якобы не позволяющий мне бывать тут почаще, звучала из уст урожденного москвича действительно несколько юмористически. Однако перс тут же сделался серьезным, как бы давая понять, что протокольная часть нашей встречи завершена. Он слегка поднял брови:
– Ман ба хидмат тайерам. Шумо чи мехохед?
Это, конечно, не следовало понимать так, словно он готов оказать мне любую услугу. Но любая мне и не была нужна.
– Як хохиш дорам аз шумо, – тоном голоса я дал ему понять, что просьба будет серьезной. – Ое шайх Мансурро дидан мумкин аст?
Похоже было, что этого он и ожидал. И не стал заявлять, что свидеться с шейхом ну никак невозможно. Он ответил просто:
– Лутфан андаке сабр бикунед.
Я знал, что в таких ситуациях, учитывая восточные нравы, ждать порой приходится очень долго. Однако поверил, что перс устроит все наилучшим образом: он понимал, что с пустяками я не пришел бы. Еще веселее мне стало, когда перс добавил:
– Шайхи моро кофтааст.
Ага, значит, и у шейха были вопросы ко мне. Тем лучше…
Мой собеседник тем временем внимательно огляделся.
– Шуморо як дакыка мумкин? – Он кивнул в сторону никем сейчас не занятой ниши.
– Бо камоли майл! – согласился я.
Мы отошли. Он протянул мне что-то, объемом с коробку конфет, в яркой подарочной упаковке.
– Ин чист? – поинтересовался я, хотя заранее знал, что содержит в себе пакетик. Мы – я имею в виду и Реан – нередко передавали информацию при помощи совершенно посторонних, казалось бы, людей. Но, соблюдая вежливость, все же спросил и даже поднял брови в знак приятного удивления.
Он едва заметно усмехнулся – вопреки восточной манере не выражать лицом ничего.
– Чоколат. Занатон.
Я не стал говорить ему, что не женат, и опустил подарок в карман. Он указал на человека, одиноко стоявшего на противоположном конце холла.
– Ое гапи маро мефахмед?
Я
