Это, кстати, моя соседка была. Она в порядке?
– Фельдшер снова взглянул через окошко в зеркало заднего вида, чтобы поймать взгляд водителя.
– Ничего, ничего, успокойся. Все в порядке. И, правда, надо отдохнуть. Такое пережить. А ты молодцом, ни истерики, ни крика.
– Да я, правда, в порядке. И успокоилась я уже давно. – Варя помолчала, вспоминая недавние события. Ведь кто-то погиб. Кто-то никогда не вернется домой, навсегда оставшись в этом проклятом самолете. – Варвара. Садковская. Варя я. Русская, если не поняли.
Мужики совсем притихли. Фернандо принялся измерять Варе давление. А ей было все равно. Что их так напугало? Она быстро скинула одеяло, которым ее заботливо накрыли, в надежде дать уют и спокойствие. Мол, все окей. Все закончилось.
– Что-то не так… – Ее вдруг всю затрясло. – Где моя одежда, почему я странно одета так? Кто меня вообще переодел? О, Господи, я ничего не понимаю…– Варя начала было кричать, но ей тут же всадили какой-то укол, погрузив в сон. Словно бешенную собаку заловили.
Варя медленно открыла глаза, и обвела взглядом больничную палату. Все красиво и аккуратно. Около нее стоял врач и что-то писал, нахмурив лохматые брови, точь-в-точь как у Леонида Ильича.
Врач представился, но Варя тут же забыла его имя.
– Мне надо позвонить. Маме с папой. Они волнуются, наверное.
– Не беспокойся, мы им уже сообщили.
– Спасибо.
Варя и правда немного успокоилась, хотя, как и прежде, мало что понимала. В голове была путаница, и острое ощущение чего-то плохого.
– Что они сказали? Родители? Кто с ними говорил? Они ведь ни по-испански, ни по-английски не говорят.
– У нас здесь целый штаб психологов, которые работают с родственниками, сообщая им радостные и печальные новости.
Варя сняла резинку с волос, обдумывая свой следующий вопрос. И замерла. В полном и абсолютном ужасе. В таком только просыпаются ночью с сильным сердцебиением и влажными ладонями, и не могут потом заснуть как минимум до утра, вспоминая и прокручивая снова и снова детали кошмара. На лице Вари моментально выступил пот. Это были не ее волосы. Ее волосы средненькой длины, и такого тускло – пегого цвета. Вернее, трех цветов: очень красивого пшеничного, потом сенно-желтого, и чуть буроватого. Она резко ногами сдернула одеяло и стеклянным взглядом уставилась на изнуренное худощавое тело, облаченное в больничную сорочку. Живот не заграждал вид на ноги, а впадал так, что по бокам торчали косточки. И ноги – не пухлые которкие дудочки, а длинные и стройные, переходящие в аккуратные ступни с ярко-бордовым, идеальным маникюром.
Варя закрыла глаза и, положив ладонь на готовое выскочить из груди сердце, снова открыла их.
Дрожащей рукой она еще раз провела по волосам. Они были гладкими, длинными. Слишком длинными. И черными…Неужели…Неужели она была в коме так долго. Это объясняет истощение. Боже, наверное, ее вид был столь удручающим, что ей покрасили волосы? Они, наверное практикуют это в европейских больницах.
