кивнул.
– Ты – просто зануда. В твоём возрасте это бывает.
– Может быть, – улыбнулся Ярренвейн. – Может быть. Шестнадцать лет – самое время для занудства и старческого брюзжания. Пойдём-ка внутрь, погреем старые кости…
И приятели наперегонки бросились к лестнице.
Ронья Эммет-а-Нэриаэаренна была прекрасна. Это было бесспорно даже теперь, а ведь если девочка и была старше рыжего чуда, самозабвенно купавшегося в ледяных водах Аэскэринас, то не больше, чем на пару зим. Что ожидало Уумар, когда старшая яшметская каннка достигнет невестиных лет, было страшно даже представить. Хотя – Ярренвейн чуть печально улыбнулся – судьба красавицы была решена заранее, без её ведома и согласия, так что зрелищных боёв за сердце и руку этой дамы не предвиделось вовсе. Может быть, это было и к лучшему, а канн Эстэвэн знал, что делал, но что-то в душе Серебряного рона упрямо восставало против такого положения дел: наверное, потому что он слишком хорошо знал, каково это, когда всё в твоей жизни уже предписано, и твоя задача лишь исполнять задуманное. Впрочем, яшметская каннка никакого недовольства судьбой не выказывала, и Ярмэйн мысленно велел внутреннему голосу заткнуться и получать удовольствие.
Юная Ронья была высокой для своих лет и ей явно нравилось считать себя взрослее, чем было на самом деле – с нарочитым достоинством принимала она дары гостей и романтические баллады, которые приехавший со спарсианским посольством бард все до единого посвящал её прекрасным очам. Нет, она не важничала и не жеманничала, как многие её сверстницы, но держалась столь подчёркнуто спокойно и уверенно, что это казалось неестественным. Позже, познакомившись с семейством канна Эстэвэна поближе, Ярренвейн понял, что первое впечатление было ошибочным: спокойствие Роньи происходило из удивительного душевного равновесия, которое почти никогда не встречается у детей и подростков, потому что в его основании лежит абсолютное приятие себя и мира. Рони Эмметская была добра и весела почти всегда, просто потому что всё вокруг казалось ей добрым и весёлым. Её характер не испортили даже неизбежные зависть и восхищение окружающих; она прекрасно осознавала, что красива, но воспринимала это как данность: мир красив, она – часть этого мира, с чего бы ей быть иной? Прямая осанка, гибкий стан, горделивый изгиб шеи, особая, плавно-танцующая манера двигаться и водопад льняных локонов делали её похожей на ожившую статую времён Ариэнна Благословенного. У неё были серые глаза, опушённые такими густыми и длинными ресницами, что казались тёмными, нежное лицо, в котором самый придирчивый критик не нашёл бы ни одной негармоничной черты, и ещё детский, но уже мягкий и приятный голос. Она вышла к гостям легко и радостно, хотя наверняка понимала, что становится чем-то вроде главного блюда, которым канн Эстэвэн их нынче собирался потчевать. Гости угощение оценили: юная каннка радовала глаз, прекрасно пела и танцевала, кружась в паре то с отцом, то с йэлнээ-йээриссэ, а когда пришло время для того, для чего, собственно, спарсианские гости прибыли, приняла новость с всё той же светлой улыбкой. Да, пожалуй, спарсианскому тилбару повезло с невестой, правда, лет пять её придётся поджидать, но когда это
