своими небесно-голубыми ангельскими глазами, абсолютно со всем соглашаясь, и тут же, выйдя за порог, превращался в маленького дьявола. И я стала одержима идеей достучаться до его каменного сердца, мне казалось, если я смогу, если у меня получится перевоспитать этого, не поддающегося никаким законам педагогики, ребенка, если выдержу этот экзамен, значит не зря пошла в профессию.
На День пограничника тогдашний директор пригласил к нам троих солдат с собаками. Умные зверюги несколько часов кряду демонстрировали свои лучшие качества, и детвора была от этого зрелища в полном восторге. Наблюдая за тем, как горят глаза девятилетнего Севы, я, рискуя схлопотать очередной выговор от начальства, в ближайшее воскресенье помчалась на птичий рынок и принесла оттуда крошечного щенка овчарки. Вместе с Севой мы мастерили ему домик на заднем дворе и, казалось, что мальчишка впервые был по-настоящему счастлив, – она глубоко вдохнула, как перед погружением на большую глубину. – Утром ко мне примчалась уборщица с перекошенным от ужаса лицом, повторяя только одно: «Там… там… там такое…» Не в силах добиться от тети Мани вразумительного ответа, я кинулась на задний двор, туда, где уже толпились воспитанники и педагоги. При виде меня они безмолвно расступились. Я не сразу сообразила, что это лежит у них под ногами – багровое месиво, маленький растекшийся кровавый сгусток.
– Он с нее прямо с живой шкуру содрал, – шепнул мне на ухо физрук, и желваки обозначились на его бледном суровом лице. К горлу подступила тошнота. Я метнулась к ближайшим кустам, где меня рвало минут десять, выворачивая наизнанку все внутренности.
С неделю я обходила Севу стороной, не в силах заговорить о случившемся. По ночам снова штудировала очередные умные книжки по педагогике и воспитанию, ища похожие случаи и примеры. А потом, он сам подошёл ко мне и, как ни в чем не бывало, протянул раскрытую пачку печенья:
– Угощайтесь!
И я угостилась. Мы сидели в одном из классов на учительском столе и молча ели печенье. Съели всю пачку, и Сева сказал, щедро обмакнув меня в голубизну своих глаз:
– Знаете, о чём я мечтаю?
– О чём?
– Чтобы ты стала моей мамой. Я бы тогда стал совсем другой… Я был бы хороший.
Я растерялась, а он прижался ко мне всем телом, обнял за талию. Мы сидели так, я гладила его по жёсткому русому ёжику, а он меня – по руке. А потом, он настрочил письмо в районно, где подробно описал, как воспитательница долго ласкала его, а потом вынудила сделать ей кунгилинус, угрожая свирепой расправой в случае, если он откажется.
– Вы же прекрасно понимаете, что я не верю ни единой его каракуле! Все знают вашего Сидорчука, как облупленного – ему прямая дорога из детдома в тюрьму, – устало отреагировала заведующая районно, комкая злополучное письмо, потом метнула его в стоящую у края стола мусорную корзину и спросила меня, чуть краснея. – Кстати, а что такое… кунгилинус?
Конец ознакомительного фрагмента.
