ты со своей закусочной! – рявкнула Уилла.
Элейн разинула рот.
– Ох ты… – опешил отец, но, учуяв запах горелого, метнулся в кухню, где загремел сковородками.
Старую машину с разноцветными крыльями (как-то раз на Ист-Уэст-Паркуэй мама врезалась в отбойник) отец вечно захламлял всякой дрянью – бумажными стаканчиками, затрепанными журналами, фантиками и конвертами в следах кофейных кружек. Мама давно мечтала о собственной машине, но они были слишком бедные. Так она говорила. Отец же считал, что у них все хорошо. «На еду-то нам хватает, правда?» – говорил он. Верно, а еще у них красивая обновленная гостиная, думала Уилла, но от этих неожиданно взрослых мыслей накатывала горькая обида.
Сэндвичи с отскобленными подгоревшими краями выглядели так себе, но были вкусные. Особенно с колой. А вот замороженная зеленая фасоль потомилась недостаточно и теперь склизко скрипела на зубах. Уилла спрятала ее под хлебными корками.
Заведуя ужином, отец не утруждался тем, чтобы убрать со стола посуду, оставшуюся после завтрака, подложить под вилки свернутые треугольником салфетки и спустить жалюзи на окнах, за которыми копошилась промозглая тьма. И оттого возникала какая-то неприкаянность. Да еще он как будто выдохся – умолк и почти не притронулся к еде.
После ужина отец, как всегда, ушел в гостиную и включил теленовости. Обычно Элейн составляла ему компанию, но сегодня осталась с сестрой, в чьи обязанности входило убрать со стола. Уилла составила грязные тарелки на столешницу возле раковины, вынула кастрюлю из духовки и заглянула в гостиную:
– Что делать с фасолью?
– М-м-м? – Отец смотрел сюжет про Вьетнам.
– Оставить?
– Что? Нет. Не знаю.
Уилла ждала, за спиной чувствуя сестру, мотавшуюся за ней, точно щенок.
– Вдруг мама вернется поздно и захочет поесть? – наконец сказала она.
– Выбрось, – не сразу ответил отец.
Уилла развернулась обратно в кухню и наткнулась на Элейн, стоявшую к ней вплотную.
Высыпав фасоль в мусорное ведро, она поставила кастрюлю к раковине, влажной тряпкой протерла стол, повесила тряпку на кран и выключила свет в кухне. В гостиной они с Элейн подсели к отцу и вместе с ним досмотрели скучные новости. Отец их обнял и время от времени прижимал к себе, но все еще был какой-то пришибленный.
Однако после новостей он как будто ожил и, потирая руки, спросил:
– Кто готов сразиться в лудо?
Уилла вроде как выросла из настольных игр, но подхватила его жизнерадостный тон:
– Я!
Элейн побежала за игральной доской.
Играли за журнальным столиком: девочки сидели на полу, отец – на кушетке (для пола я слишком старый и заржавевший, говорил он). Подразумевалось, что игра поможет Элейн, которая до сих пор считала на пальцах, освоить сложение. Однако нынче та не особо старалась овладеть арифметикой. Бросила кости, выпали «четверка» и «двойка».
– Один, два, три, четыре; один, два, – объявила она, шагая своей фишкой так решительно, что другие фишки подпрыгивали
