дыр!
Ярость овладела ею с силой и неодолимостью родовых схваток. Спрятаться от этого чувства было невозможно. Она представляла себе, как бьет его в лицо кулаком, крушит его скулы, как бриллианты на ее обручальном кольце рвут его кожу снова, и снова, и снова, как капает кровь. Ярость налетела на нее как вихрь. Ей пришлось прижать носки к полу, чтобы не броситься на Наполеона, когда он застегивал сумку, которую поставил на пол в углу комнаты, где никто не мог о нее споткнуться.
Она впилась взглядом в обои, где был вырван небольшой кусочек, островок, и несколько раз вдохнула и выдохнула по методу, который преподавала своим подопечным на курсах будущих матерей: вдох, вдох, выдох, хи-хи-хо, вдох-вдох-выдох.
Наполеон пересек комнату и вышел на балкон. Он встал, расставив ноги, ухватившись руками за перила, словно находился на палубе корабля в шторм.
Ярость чуть ослабла, потом еще, а потом совсем исчезла.
Готово. Она снова преодолела это. Ничего не заметивший объект ее ярости наклонил голову, обнажая беззащитную белую шею. Он ничего никогда не узнает. Он пришел бы в ужас и был бы очень глубоко ранен, если бы узнал о неистовстве ее тайных мыслей.
Хизер почувствовала слабость. Во рту появился вкус горечи. Ее словно вырвало.
Она открыла собственный чемодан, вытащила шорты и майку. Позже, после медитации, ей потребуется пробежка. Она не будет чувствовать облегчения после часа сосредоточения на дыхании – она будет на грани безумия.
Приезд сюда был ошибкой. Дорогостоящей ошибкой. Им следовало поехать в большой безликий отель.
Яростным рывком она затянула шнурки на своих кроссовках и открыла рот, собираясь заговорить. Она определенно собиралась говорить. В молчании не было никакой нужды. Они не будут говорить в присутствии других гостей, но с какой стати хранить это неловкое, странное, нездоровое молчание в стенах их собственного номера.
А бедняжка Зои – одна и с закрытым ртом в соседней комнате? Хизер и Наполеон впадали в панику, если она слишком долго оставалась одна в своей спальне дома, что случалось часто: ей двадцать лет и нужно готовиться к занятиям. Если из ее комнаты некоторое время не доносилось ни звука, кто-нибудь из них находил предлог войти и проверить, что с ней. Она никогда не жаловалась и никогда не запирала дверь. Но в «Транквиллум-хаусе» не было семейных номеров. Им пришлось забронировать для нее отдельную комнату.
Зои сказала, что ее это устраивает. Она постоянно заверяла их, что ее все устраивает, что она счастлива; она понимала их потребность в таких заверениях. Но она так много работала в последний год, слишком много, мрачно стучала по клавиатуре своего компьютера, словно степень по теории массовых коммуникаций была вопросом жизни и смерти, она заслужила отдых.
Хизер посмотрела на стену, отделявшую их комнату от комнаты дочери, и пожалела, что не может видеть, чем занята Зои. Телефона у нее не было. Двадцатилетним
