черепицей над белыми стенами. Солнечные лучи разбивались о высокие окна. Подобные дома я рисовала в тетрадке.
Мы позвонили в дверь и подождали, но никто не открыл. Мама подергала ручку.
– Заперто, – сказала она. – Черт. Похоже, он не собирается к нам выходить.
Она обошла дом, проверила все окна, попробовала открыть заднюю дверь.
– Заперто! – каждый раз кричала она.
У меня появились сомнения, действительно ли это его дом. Мама вернулась к главному входу и посмотрела на окна высоко над головой.
– Попробую там, – сказала мама. Ступила на водораспылитель, потом на водосток и, прижавшись к стене, ухватилась за подоконник. Нашла новые опоры для рук и ног, подняла голову и подтянулась.
Мы с Элейн наблюдали. Я жутко боялась, что она может упасть.
Предполагалось, что отец откроет нам дверь и пригласит войти. Может быть, покажет другую ненужную ему мебель и предложит навещать его.
Вместо этого мама карабкалась на стену, как воровка.
– Пойдем отсюда, – крикнула я. – Кажется, нас здесь не ждут.
– Надеюсь, у него нет сигнализации, – сказала она.
Она забралась на подоконник. Я затаила дыхание, ожидая воя сирен, но все было тихо. Она со скрипом открыла окно и, перебросив внутрь сначала одну ногу, потом другую, скрылась внутри. Через несколько секунд мама вышла через парадную дверь на солнце.
– Готово! – воскликнула она. Я заглянула внутрь: свет отражался от деревянного пола, высокого потолка. Прохладное, пустое пространство. В тот день и позже отец ассоциировался у меня с лужицами света, отражающегося от больших окон, тенями в глубине комнат и сладкими, затхлыми запахами благовоний и плесени.
Элейн и мама взялись за противоположные концы дивана и, маневрируя, вынесли его через дверь, спустили по ступенькам.
– Не такой уж тяжелый, – сказала мама. Потом попросила меня отойти с дороги. Каркас дивана был плетеным – из плотного пальмового волокна, – и он удерживал обитые льном сидение и спинку. К нему также прилагались кремовые ситцевые подушки, усыпанные красными, оранжевыми и синими цветами, и несколько лет с того дня я давила на лепестки цветов пальцами, пытаясь погрузить их под нарисованные цветочные края.
Элейн с матерью были серьезны и двигались быстро, будто с раздражением; из-под ленты на маминой голове выбилась прядка волос. Затолкав диван в фургон, они вернулись в дом и вынесли входящие в комплект пуфы и тахту.
– Ну, поехали, – сказала мама.
Сзади стало тесно, поэтому я села вперед, к ней на колени.
И мама, и Элейн казались окрыленными. Они забрали мебель, Элейн успевала к врачу. В этом была цель моей постоянной бдительности, причина моего беспокойства – я не хотела упустить момент, когда мама станет весела и довольна.
Элейн свернула с подъездной дорожки на главную дорогу. Мгновение спустя
