хватывающий»
+ δίκη (дике), «закон»
I. ТРЕУГОЛЬНИК
ВЕЧНОСТИ
Нижний Мир и Подлинная История, которую уже никто не помнит
Мир дольней черноты без света и тепла,
Мир призрачных теней и вечной скорби,
Мир строгой тишины, где нет ответа
Ни крикам боли, ни тишайшим вздохам;
Там, в мрачной пропасти, где места нет надежде,
Ты вырастил цветок. В твоих чертогах – Роза,
И золотом горят ее шипы!
Взгляни же на нее! Чернильно-серой тьмой
Окутан венчик и трепещут листья
От жаркого дыхания земли,
От грохота громов и волн, что вместе с песней
Врываются к тебе, в твои пределы,
И голос мой, пронзив угрюмый камень,
Зовет цветок по имени
И жаждет
В ответ услышать робкое признанье,
Которого не сможет удержать
Вся мощь Аида стен —
Пусть даже до Олимпа поднимутся они —
И всё собой закроют.
Орфей «Ода Черной Розе»
ВЛЮБЛЕННЫЕ
Вернувшись из похода за золотым руном, Орфей женился на своей любимой Эвридике и они поселились в тихом лесном уголке. Их уютный дом утопал в пышной зелени сада, на востоке сиял белизной горный хребет, а неподалеку протекал ручей, который так широко разливался, спускаясь с предгорий, что иногда походил на маленькую, быструю речку. За водой лучше было ходить вверх по горе, там, у корней огромной, старой ели, бил лесной ключ, но купаться и ловить рыбу было удобнее на излучине, до которой было не больше часа ходу. И еще, они оба любили приходить к ручью после заката, когда буки-великаны устало опускали свои ветви и замирали стражами вдоль его берегов. В подступающих сумерках пел Орфей, и нежный голос Аполлоновой лиры ложился прихотливым узором на неумолчный шелест текучих вод.
Музыка и песни Орфея были чудом, а чудеса требуют восхищенных глаз. Он был – голос, а Эвридика – слушатель, идеальный, такой же, как голос. Голос пел, зачаровывая, а слушатель проникался чарами, чувствуя и сочувствуя, и его восторг, словно волнами, омывал душу певца, возвращая ему мысли, навеянные им же самим. Восхищение и любовь Эвридики меняли их ролями, слушатель довершал творение певца, а певец – заново открывал его для себя и мира.
Темными вечерами, когда Орфей пел о полночных травах и снах, тяжелым покрывалом опускающихся на притихшую землю, о туманах в речной долине, или серебристых искрах звезд, отражающихся в глубоких зеркалах озер, или о прозрачной волне, медленно, нехотя, сползающей с песчаной отмели в море и вновь жадным прыжком взбегающей вверх – Эвридика садилась напротив него, обнимала колени руками, и замирала. В такие минуты, сжавшись в комочек, она была похожа на чье-то маленькое, чуткое сердечко – любящее и беззащитное. Что стало бы с Орфеем, не будь Эвридики? Они были созданы друг для друга. Но сочувствие всеобъемлюще по природе своей, и, хотя друзья и почитатели певца, так же, как и он сам, предпочитали солнце и звонкую радость дня, светлая душа нежной нимфы равно любила День и Тьму, и именно она первая назвала Смерть – Темной Принцессой.
– Ты любишь петь о солнечном свете, мой Орфей. О золоте и знаменах, о любви и радости, о великой дружбе и подвигах. Ты поешь о величии Ночи, о ее голосах и лунном свете, серебром струящемся в водах ручьев и рек. Но в мире существуют еще тьма и тишина. Почему ты не поешь о них?
Орфей отложил лиру в сторону и притянул к себе жену. Она прижалась покрепче, обвив его руками.
– Милая моя Эвридика! Темнота и тишина – удел тех, кто ушел из мира. Ты хочешь, чтобы я пел о Тьме? Об утрате и печали? Разве это не то же, что петь о Смерти?
– Почему ты не поешь о Смерти, Орфей?
– Зачем? Она жестока, холодна и бессмысленна. Она приходит внезапно, и вырывает человека из любящих рук, порой ей предшествуют боль и отчаяние, она равнодушна к юности и красоте. Смерть уводит с собой не только стариков и воинов, когда настает их час – дети, только вчера явившиеся на свет и их юные матери, еще ни разу не слышавшие голоса своего ребенка – к ним она столь же неумолима. Смерть – зло, почему я должен петь о ней? Разве не прекраснее во сто крат золотой луч солнца на горячей зелени листвы, или запах ржаного хлеба, или белизна женской груди, или ум и отвага великих мужей?
– Ты прав,
