И это мало интересовало ее, она нуждалась в чем-то большем, нежели простое одобрение.
Она уронила ключ от номера на стойку, и дежурный, кланяясь, подхватил его, словно это была невесть какая драгоценность.
– Прикажете подать вашу машину, мадам?
Его гортанный английский раздражал ее. Сама она бегло говорила на немецком, французском и итальянском, но он знал, что она американка, а по его понятию, американцы могли говорить только по-английски.
– Нет… Я иду за покупками, – ответила она по-немецки. – Я уезжаю завтра в восемь утра. Будьте любезны, проследите, чтобы моя машина была полностью подготовлена.
– Слушаюсь, мадам. – Он упорно продолжал говорить по-английски. – Завтра к восьми я подготовлю счет. Еще какие-нибудь пожелания?
Она покачала головой и сунула руки в рукава манто, прежде чем мальчик в униформе успел подбежать и помочь ей. Одарив разочарованного парнишку улыбкой, она вышла из отеля.
Небо над Бонном было свинцовое, резко похолодало. Редкие хлопья снега уже начали падать на асфальт, тут же тая, и тротуар стал мокрым и скользким.
Хельга ненавидела холод. Зябко поежившись под пышным дорогим манто, она прибавила шагу, стараясь разогреть тело, разнеженное гостиничным теплом.
Пройдя под университетской аркой, она приостановилась, пропуская поток быстро бегущих автомобилей, затем перешла улицу и направилась к торговому центру, где движение машин было запрещено.
Уже 11:35. Проснулась она поздно. Накануне вечером ушла в свой номер сразу после обеда. А что еще делать одинокой женщине в чужом большом городе, как не лечь спать сразу после обеда? Она знала: метрдотель не любит, когда женщины заходят в ресторан без спутника, но на него произвели должное впечатление и ее норковая накидка, и бриллианты. И он обслуживал ее по высшему классу, не сомневаясь, что получит щедрые чаевые. Она ела быстро, с раздражением отмечая, как пялятся на нее все эти боровы, немецкие бизнесмены, тоже обедающие в одиночестве и наверняка ломающие голову, кто же она такая. Закончив обед, она тут же вышла и поднялась на лифте на свой этаж. Снотворное на столе. Сон – единственное противоядие от одиночества.
Теперь, быстро шагая, она окунулась в толпу, текущую по свободной от машин улице, мельком отмечая, с какой завистью оглядывают женщины ее манто. Да, действительно, прекрасное манто, муж выбирал его для нее сам, в одну из тех редких минут, когда хотел доставить ей удовольствие. Она знала, что норка сейчас не в моде, но все равно – роскошное и элегантное манто. Да и что значит мода в ее возрасте? Возраст? Какой там возраст! Она даже приостановилась на секунду – поймать свое отражение в витрине. Сорок?.. Или сорок три?.. Какое значение, в конце концов, имеют эти три года? В витрине она видела стройную фигуру, лицо под безупречным макияжем, с высокими скулами, огромными синими глазами, породистым носом. Сорок три? Да она выглядит на тридцать даже сейчас, несмотря на колючий восточный ветер и свинцовые облака.
Она перевела взор со своего отражения на отражение высокого мужчины, застывшего посреди тротуара и явно не сводящего с нее глаз. Бейсбольное кепи с козырьком, черная кожаная куртка, бледно-голубые джинсы и красная ковбойка со всей очевидностью свидетельствовали о том, что незнакомец – не кто иной, как ее соотечественник. Он был молод – где-то около двадцати – и жевал резинку. В Бонне полно американцев: солдат в увольнении, молодых людей, совершающих турне по Европе, неизбежных туристов. Хельга достаточно долго прожила в Европе, чтобы научиться презирать американцев, оказавшихся за рубежом. Особенно раздражала ее эта неизбежная жвачка. Она отвернулась и вошла в большой универмаг. Ей были нужны колготки, но, остановившись перед прилавком, на котором были разложены шерстяные дамские панталоны, она поглядела на них с вожделением. Она сильно замерзла, но все же устояла перед соблазном приобрести этот наверняка такой теплый викторианский предмет туалета. А вдруг она попадет в аварию? Какой позор, когда тебя будут раздевать, пусть даже медсестра, оказаться вдруг в таком одеянии.
Купив колготки, она, наслаждаясь теплом, бесцельно побродила по магазину, разглядывая товары, затем, вспомнив, что время у нее ограниченно, взяла себя в руки и вышла под ледяной восточный ветер.
Жующий жвачку американец стоял, прислонившись к фонарному столбу, руки в карманах джинсов. Тут она вгляделась в него попристальнее и вдруг ощутила, как ее захлестнула непреодолимая, острая волна желания. Великолепный экземпляр, подумала она. От него так и веет чувственностью. Черты лица славянские: квадратная челюсть, большие, широко расставленные глаза, короткий тупой нос. И еще в нем было совершенно неотразимое мальчишеское очарование.
Она отвела взгляд и двинулась дальше. «О чем я только думаю! Да он по возрасту мне в сыновья годится». И она вдруг рассердилась на себя за то, что вид какого-то мальчишки мог так взволновать ее.
Она свернула на вторую торговую улицу, делая над собой усилие,
