годы. Вместе охотятся они в горах, сидят друг подле друга под елями, закусывая ржаным хлебом и сыром. Скачет над ними по смолистому стволу лесная пташка, звонко щебечет она в самые уши Илье:
Снова слышу под елью душистою
Тран-де-ре-ляй,
Трель певца, поползня голосистого,
Поползень, поползень, свет мои, сахар,
Запой
Тран-де-ре-ляи!
Громче, звонче, нежней
Свой напев повторяй!
– Старший сын твои не хочет жениться осенью? Двадцатый год пошёл, – спрашивал Иохант.
– А ты за него Хейдин прочишь? Хейдин звалась дочь Йоханта.
– Почему нет? Как жена моя померла, стала Хейдин тосковать – без матери скучно ей, одна у меня осталась в доме.
– Скучно, – согласился Илья, поглядывая за горы.
Вспорхнула с еловой ветки птичка, чиркнула рядом с самым лицом Ильи, ровно в насмешку над ним, взвилась в небо и понеслась к перевалу.
Тран-де-ре-ляй!
Громче, звонче, нежней
Свой напев повторяй!
– Знаешь, Иохант, – раздумчиво молвил Илья, – хочу поохотиться один за перевалом. Ты пригляди без меня за домом.
Долго посмотрел на Илью Иохант, помолчал, принялся не спеша укладывать в сумку хлеб и сыр, коротко ответил:
– Хорошо.
Дома ждали слёзы Хольдриги:
– Осень на исходе, того и гляди Фёнз налетит на перевал.
– Укроюсь на верхнем зимовье.
– Нет там никого – коров всех уже согнали в долину!
– Полно, Хольдрига. Настреляю козлиных шкур, отдам скорняку, будет у тебя новая шуба.
Белое, полное лицо Хольдриги осветилось улыбкой, но строги остались глаза Ильи.
«Белуга, по ней хоть умри с тоски», – думал он, глядя к перевалу. Ничего не взял с собою Илья кроме ружья, небольшого запаса пороху, хлеба с сыром и фляги вина. Не то почует неладное Хольдрига. «Дом – полная чаша, трое сыновей – совсем готовые даровые работники и Иохант скучать не даст, будет с неё. Не на цепи же в самом деле до смерти мне сидеть, хоть лягу в родную землю!» – думал Илья, прощаясь с Хольдригои. «А меньшой таки в родительницу мою лицом вышел, – вспоминал он, скоро шагая по взбирающейся круто тропе, – тоже дюком глядится. Дай ему Бог!» Радостен был подъём из долины, ни разу не оглянулся Илья на селение, в котором провёл более двадцати лет. День стоял сырой, скверный, не чета погоде, что искрилась в сердце путника. Тяжёлые ели раскачивались, как тростник, прямо над головою Ильи, обдавая его клубами тумана натягивало тучи. К ночи Илья завернул в сторожку охотника, прозванного словно гора, Менхом. Ребятишки его, загорелые до черноты, ровно лесные орехи, посыпались будто из мешка, на крыльцо домика, обложенного кругом каменными глыбами – не принёс ли путник гостинца из долины?
– Настрелял ли чего? – спросил Менх, наливая Илье из кофейника в глиняную кружку.
Тот только рукой махнул.
– Ничто, –
