отступили фавориты!
– Не хочет – пусть молчит, – сказал, как отрезал, герцог. – Обещаю, досточтимый рий Тавриэль, после завершения наказания у вас будет полная возможность выяснить это самому.
Он выдержал паузу.
– Итак…
Заложив руки за спину, обвёл присутствующих нехорошим взглядом. Смолкли все. И те, кто порывались выступить в защиту самозванки, не желая отдавать эльфийскую кровь на поругание, и те, кто, пряча глаза, уже бурчали о справедливости возмездия: дескать, что вы хотите, благородные рии? Что заработала, то и получит, знала, на что шла… Замолчали. И в этой тишине, прерываемой лишь хриплым дыханием осуждённой, «самозванку» потащили к столбу. Чуть ли не на руках, потому что ноги у неё подкашивались.
«Ну же», – подбадривал мысленно герцог, «Ну, вы, трусы! Неужели никто больше не вступится, не защитит? Где же ваша хвалёная честь, выручка, где рыцарство, когда прекраснейшую и благороднейшую из соплеменниц вы сами отдаёте мне на заклание? Псы позорные… Знать бы только, для кого вы освобождаете её трон…»
Момент был кульминационный. Королеве – а сейчас герцог окончательно уверился, что перед ним сама Аквитель Восьмая – достаточно было только назвать себя. И тогда, как бы он ни жаждал, откровенно говоря, расквитаться с мерзавкой – отпустил бы сразу. Ибо особа монаршьего звания герцогскому суду неподсудна и отвечает лишь перед собственным кабинетом министров, да ещё, разве что, перед Европейским Трибуналом, специально созываемым. Одно слово Поднебесной, всего одно слово! И женщина была бы свободна.
Правда, окончательно потеряв лицо в глазах собственного народа. Потому что, оставаясь поротой, но неузнанной, она ещё имела какой-то шанс на замятие некрасивой истории… А главное – на сохранение короны.
Но в любом случае – тёмным эльфам было бы уже не до оспаривания прав на чужую территорию.
Слово, одно лишь слово!
Оно прозвучало. Но не то, которого ожидал Жильберт д'Эстре.
Почти белой от страха, трясущейся крупной дрожью, но так и не разомкнувшей уст, ей уже привязывали руки к скобам на столбе, когда со стороны эльфийской делегации раздалось твёрдое:
– Стойте!
Вопросительно приподняв бровь, его светлость сделал знак солдатам – обождать. Дроу заозирались с неописуемым выражением на лицах: кто это среди них такой дерзкий выискался? Поспешно расступились, словно отшатываясь от высокого, даже по меркам их роста, эльфа. Герцог тотчас узнал его. Это был тот самый, «просветлённый» братом Туком, что забрёл накануне в лагерь. Но от бывшего скандалиста в нём мало что оставалось. Исчезла надменность во взоре, присущая многим его землякам, черты лица стали твёрже: это был уже не полуюноша-полумужчина неопределённого возраста – а герцога, откровенно говоря, всегда бесило эта неестественная моложавость, которой многие зрелые и пожилые дроу прикрывали почтенные года. Тот, кто сейчас подал голос, отщепившись от
