Название:
Автор:
Жанр:
Серия:
Издательство:
отказываться от нечаянно свалившейся на голову радости? Отнюдь. Спасибо, что позвали, можно сказать, жизнь продлили еще на день, а то и на два… Благодарность, по мнению Ильи Русецкого, была чувством высоким, свидетельствующим о душевной зрелости, мудрости, так сказать… Дальше мысли Рузвельта свою стройность теряли и разбегались, как тараканы от включенного света, в разные стороны. Ни за одной не угонишься. Да и не надо! Не зря же сказано: «Мысль изреченная есть ложь». Хочешь обесценить прекрасное – найди ему имя, произнеси слово. «Слова все убивают! – подытожил Рузвельт и тут же подобрал контраргумент: – Но они же и дают жизнь». Илье стало легче: система работала – жажда и горечь сегодняшнего утра обернутся вечером влагой и сладостью. Все будет и все исчезнет, Рузвельт с азартом оратора формулировал тезис за тезисом, не вставая с кровати: так он не просто берег силы, но и боролся с тяжелейшим похмельем. Илья знал про алкоголизм все, с энциклопедической точностью умел соотнести свои ощущения с описанным в учебниках абстинентным синдромом. Иногда Рузвельт даже осмеливался предположить, что его любовь к антиномиям специалисты из наркологического диспансера, где он числился «в своих», могут расценить как косвенный признак делирия. Но кто, как не Илья, с легкостью мог опрокинуть все с ног на голову? Сделать очевидное неочевидным? Черное – белым? Единственное, чего не удавалось сделать Русецкому, так это приравнять один час ожидания одной минуте: время подчиняться отказывалось. Но Рузвельт верил в неограниченные возможности своего разума и подозревал, что рано или поздно сможет приручить время, а пока этого не произошло, будут работать приемы, призванные сократить ожидание. В запасе у Ильи было их несколько, и пользовался он ими алгоритмически: если условия не удовлетворяли пункту А, приходилось плавно переходить к Б, потом – к В, а дальше цепочка операций строилась в зависимости от тяжести алкогольного опьянения. Чем выше оказывался градус принятого, тем проще становилось управлять временем, а точнее – вообще исчезала такая необходимость. Ни в каком управлении необходимости не было. Время просто переставало существовать: жизнь становилась атемпоральной, как в раю – всегда лето. «Но где рай, а где мы, грешные», – вздыхал Рузвельт и брал в руки Данте, наивно полагая, что приобщение к великой комедии облегчит его страдания. И опять же – был гениальный итальянец капризным до невозможности: не всякий раз удавалось добрести до Чистилища. То терцины путались, перескакивая с места на место, то буквы начинали расплываться, и приходилось читать по памяти, а память порой Илье отказывала… И вообще не исключено, что ему просто уже требовались очки для чтения. Но по идейным соображениям Русецкий от них отказывался, считая, что хитрая оптика сужает сознание и делает зрячего слепым.
Дальше наступал сон, который, кстати, был не менее капризен, чем Данте: никогда не приходил вовремя и являлся всегда неожиданно, оборвав размышления на каком-нибудь важном месте. Но Рузвельт не унывал и, зная эту хитрую особенность сновидений, всегда держал
